Рожденные летать
Пролитый утром чай застыл на клеенке подобием географической карты, навевая школьное впечатление огромности мира. Реальный мир скукожился в габаритах квартирки, теснота которой оставляла единственный выход: вниз, с десятого этажа… В мыслях это было легко: дернуть раму, подставив стул, влезть на подоконник, а там… Голый асфальт, растекшийся внизу, казался казенным и неуютным даже для смерти. Но как еще, как? Если бы найти легкий способ уйти из жизни, чтобы только не калечить тело. Без боли, без крови и предсмертных судорог, когда тело станет непременно сопротивляться тому, что он задумал совершить над ним.
Матвей Журба конспектировал свои мысли по учительской привычке. Математика получалась простая: ему сорок семь лет, жена, трое детей… Эти малые, в сущности, величины раздувались до огромных размеров, цифры отказывались подчиняться логике, они открыто предавали. Тогда приходили слова, с которыми он до сих пор бывал не в ладу. Прежде цифры были бесстрастны, а слова норовили больнее ужалить. Теперь он пытался ухватиться именно за слова, одеть их плотью яркое нежелание жить, произраставшее из нелюбви:
«Сколько же я претерпел унижений!.. Дети, неустроенность с жильем, материальный недостаток, ее недовольство всем и вся, да еще самое страшное: постоянные оскорбления. Ну и, конечно, у меня головные боли, сердце, желудок… Почему терпел? Боялся бросить детей, боялся третий раз жениться. Несмотря на все унижения, был верен жене. Тешил себя только тем, что вот вырастут дети и я все равно ее оставлю. Старость доживать с ней невозможно будет. Лена втайне от мамы успокаивала меня. Потом подросла Катенька, подойдет и тихонько на ухо: «Папочка, успокойся, папочка…» Года четыре назад жена забеременела. Катенька была маленькая, но я согласился на рождение еще одного ребенка, несмотря на упреки: в сорок лет рожать стыдно и т. д. Не я виноват, что ребенок не родился, случился выкидыш. Конечно, мы все переживали. Но вот тут-то и началось. Предела надругательства надо мной уже не существовало: почему я допустил такое? Она хамила в открытую…»
Матвей прервался, осознав, что просто изливает на бумагу свою обиду вместо анализа ситуации, хотя анализировать в сущности было нечего: не состоялась жизнь. Не состоялась! Но почему? Ведь он старался жить по совести, простодушно. Даже тогда, когда разводился с первой своей женой, которая оказалась законченной пьянчужкой, невзирая на ранний возраст, и все его романтические порывы по спасению молодой заблудшей души пустили пузыри. Он ничего не мог поделать с женой, которая, набравшись сразу после рабочей смены, валялась в подъезде, не в силах доползти до квартиры. Ушел, оставив ей эту неразменную квартирку в бараке, судиться из-за которой было откровенно стыдно. Потом мыкался по общагам, встретил Марину, опять женился. Может быть, он слишком наивно принимал обстоятельства жизни: нравится женщина – женись?..
Марина была девушка видная, ладная. Однако дело повернула так, что он сразу ощутил себя ущербным: ты разведенный! И детей рожала как будто ему назло. Он ощутил это, принимая у ворот роддома своего первенца Федьку: на, воспитывай! Потом родилась Лена, потом Катенька… И он старался, тянул детей на закорках в садик, провожал в школу, помогал делать уроки. Да и как могло быть иначе? Теперь у Федьки своя отдельная жизнь, и слава богу. Ленка скоро окончит школу, остается Катенька…
Не в силах созерцать в окне спокойствие вечера, таившее обман, Матвей еще записал в дневник, что несчастье всех живых тварей в том, что они не могут самовольно прервать трепыхание жизни, а насильственное умерщвление всегда болезненно.
Последнее время, наблюдая в школьном дворе разномастных котят, которые лезли из всех щелей в преддверии лета, Журба не переставал удивляться, кто же так искусно раскрасил их, каждого в своей манере, прочертив полоски и ляпнув пятнышки. Зачем? Будто из чистой забавы. Но ведь природа слишком рациональна. Матвей уверился в этом, когда Марина после выкидыша потеряла несколько зубов, отчего ввалились некогда ядреные щеки, да и сама она увяла, сделавшись будто ниже ростом.
