улице.
Сдала платиновые гвоздики с бриллиантами в сложной огранке «сердце» за сто пятьдесят тысяч рублей. Были куплены они за восемьсот тысяч, но оценщик отказался платить больше: я не сохранила коробочку, чек, пломбу, сертификат на бриллианты.
Я же не думала, что все вот это надо сохранять. Я выпрашивала серьги у Марка не для того, чтобы их потом сдавать в ломбард, а чтобы радоваться их красоте и наслаждаться тем, как они искрят в моих очаровательных ушках.
Короче, вышла я из ломбарда со ста пятьюдесятью тысячами с твердой решимостью сегодня найти квартиру на съем, но мне повстречалась цыганка.
— Что же ты, красавица, такая печальная? — спросила она и тяжело вздохнула.
— Развожусь, — ответила я и вернулась домой без денег.
Я отдала цыганке все деньги, которые выручила за серьги. Все. И я не знаю, как так вышло.
Я лишь помню то, как с улыбкой и словами благодарности отдаю пачку денег,а мне в ответ обещают, что я еще встречу свою судьбу. Я ведь такая красавица.
— Оля… — мама медленно выдыхает, — ты отдала деньги цыганке?
Я киваю.
Я жду криков, что я дура и что безмозглая курица, но мама шокированно молчит. Я превзошла саму себя.
— Господи, — мама встает и выходит из комнаты, — я уже и говорить ничего не буду. Это бесполезно.
Закрываю глаза и прячу лицо в ладонях. Когда я перестану позориться? Почему я такая тупая? Почему этот жестокий мир продолжает и продолжает бить меня?
Может, меня акушерки уронили вниз головой несколько раз?
— Что опять? — слышу голос сына.
— Не забивай голову, — тихо и устало отвечает мама, и я кожей чувствую ее материнскую досаду.
Быть такой глупой простительно лет в пятнадцать, но не в пятьдесят, когда я сама уже стала бабушкой.
Над такими женщинами всегда смеялись и будут смеяться.
В комнату заглядывает Дима. Хмурится на меня и ждет от меня подробностей, но как я могу ему признаться в том, что пошла и продала по дешевке подарок его отца, а после была обманута цыганкой? Для любого подростка такое материнское признание станет разочарованием в матери, как в родителе и как в человеке.
Какой позор. Боже мой.
— Ясно, — фыркает Дима, не дождавшись от меня ответа на его требовательный взгляд и уходит.
Не мать, а позорище.
Смахиваю слезу со щеки и закусываю губы до острой боли.
Я хочу позвонить Марку.
Хочу пожаловаться ему и на ломбард, в котором выкупили серьги меньше чем за двадцать процентов стоимости, и на цыганку. Хочу поплакать в трубку, хочу услышать его хриплое «Разберемся, Оленька. Не кипишуй» и хочу вновь почувствовать его защиту и покровительство, но, увы, я больше не его жена, за которую он порвет и ломбард, и цыганку, и весь мир.
Он даже не позвонил мне после моих тупых книжулек, к которым я не притронулась, а я ждала. Ждала его жестокой насмешки и угроз, что он может повторить все горячие сцены, но, видимо, мама права. Он понял, кто я есть, и окончательно потерял ко мне интерес.
И Фаина, вероятно, грамотно воспользовалась ситуацией. Я кинула дом, исчезла из поля зрения Марка, и она перетянула на себя его внимание, а затем, глядя со стороны на наш брак, на меня, на мое поведение с ним, мой муж осознал, что я не имею никакой ценности. Я ее потеряла.
Так оно и бывает. Женщина пропадает с радаров мужчин, и они приходят к двум диаметрально противоположным выводам: либо он не может жить без этой женщины, либо она — привычка и балласт.
Вздрагиваю, когда у меня на коленях вибрирует телефон. Может, Марк? Но нет. Незнакомый номер. Прикладываю смартфон к уху и тихо говорю:
— Алло?
— Здравствуйте, Ольга. Я адвокат вашего мужа Фролов Максим, — голос ровный и холодный, — хотел уточнить, вы свободны завтра в одиннадцать часов утра? Я планирую подъехать с документами на развод.
Глава 34. Внимательно слушаю
Стук в дверь кабинета и молчание.
— Кто? — устало спрашиваю я. — Фаина?
Она очень любит эту игру, в которой она стучит в дверь и ждет приказа «Заходи».
Ее возбуждают мои приказы.
А моя почти бывшая женушка клала большой и толстый на мое право уединения и личного пространства: всегда врывалась без стука, требовала немедленного внимания и очень не любила, когда запирался.
Очень обижалась, и этих обид в последнее время было слишком много: не так как-то посмотришь и все, надулась, нахохлилась и ждет извинений.
Короче, сейчас-то я понимаю, что меня разводили на дорогие извинения через путевки в отпуск, украшения, нишевую парфюмерию, огромные букеты, туфельки, сумочки…
— Нет, босс, — отвечает голос Валеры, — это мы. Я и Ванька.
Ванька мычит.
— Что там у вас? — откидываюсь назад.
Заходят.
Ваня решительно шагает к столу. Размещает по центру стола пачку пятитысячных купюр и сверху аккуратно кладет знакомые серьги-сердечки. Почти лям за них отдал, чтобы получить от своей женушки благодарный поцелуйчик в ухо и шеи. Ах да, еще потерлись носиком о висок.
— Что это?
Ваня оглядывается на Валеру, который со вздохом поясняет:
— Ваша жена сдала серьги в ломбард, а после отдала деньги цыганке.
— Так, — устало говорю я.
Я никак не реагирую на эту очаровательную известие. Что же, для меня не новость, что Оля не знает ценности ни подарков, ни денег.
— Ну… — Валера хмурится, — мы решили, что это неправильно. Серьги забрали… И деньги… — чешет затылок. — Мы, короче, даже в плюсе оказались, — улыбается. — Как-то так.
Скидываю серьги на стол и пересчитываю. Продешевила.
Ну, ничего удивительного. Поднимаю взгляд на парней:
— То есть у меня могут быть проблемы с владельцем ломбарда и каким-нибудь местным цыганским бароном? — возвращаю деньги на стол, не спуская взгляда с Вани и Валеры.
Цыгане очень неприятные. Всех этих попрошаек, гадалок крышуют отвратные личности, с которыми я старался никогда не иметь дел. Мне противно, а Оленьке была западло даже деньги отдавать в грязные руки.
Гипноз?
Он в принципе позволила с собой заговорить бессовестной швали, а мне придется объяснять цыганскому боссу, что не ту бабу решили облапошить.
— Не стоило лезть, да? — спрашивает Валера. — Косяк, да?
—
