доводилось слышать, важность танцев сильно преувеличена.
Теодосия повторила его собственные слова с серьезной искренностью, и ему это было приятно. В эту минуту что-то изменилось, и Мэтью, наблюдая за своей спутницей, почувствовал, как насмешливое, веселое настроение покидает его.
— Вы замерзли? — Теодосия уже убрала свою затянутую в перчатку руку с его рукава, однако он бы не возражал, если бы она покрепче взяла его под локоть. — Поедем обратно?
— Нет-нет, не сейчас, пожалуйста. — Она обвела взглядом окрестности, прежде чем снова взглянуть на него. — Как правило, люди считают, что зимой лучше сидеть по домам, однако я всегда предпочитала природу бальному залу. Полагаю, в этом мы с вами расходимся.
— Не уверен. — Мэтью проследил направление ее взгляда и заметил массу припорошенного снегом обгорелого дерева и сломанных балок. — Ваше счастье, что в вашем распоряжении такой прекрасный пейзаж. Воображаю, сколько приключений можно здесь найти!
— И объектов для исследования.
— Да, разумеется. Исследования. — Он передвинулся на скамье так, чтобы видеть ее лицо, и их колени невольно соприкоснулись под меховой накидкой. Теодосия изумленно распахнула глаза, однако не отодвинулась. Потом Мэтью сказал то, что должен был сказать, хотя от этих слов он почему-то сам расстроился: — Не вижу причин, почему бы мне не уехать завтра в Лондон. Дороги уже очистились, и у меня много неотложных дел. — Последнее утверждение, однако, прозвучало неубедительно. — Визит в Лейтон-Хаус доставил мне искреннее наслаждение.
— В самом деле? Вы проделали такой долгий путь ради того, чтобы обсудить одну сомнительную журнальную статью, которая, как выяснилось, лишена крепкой доказательной базы, да еще и написана самозванкой. Не говоря уж о том, что я нанесла вам оскорбление, и не одно. Гостеприимство — явно не мой конек. — Она поджала нижнюю губу, явно в замешательстве от того, что высказала свои мысли вслух.
Разговор смолк, потому что в воздухе, к восторгу Теодосии, закружились свежие снежинки. Ее глаза засияли от радости, и она незамедлительно протянула руку, чтобы поймать несколько снежинок на кончик пальца в черной кожаной перчатке.
— Ученые обнаружили, что под микроскопом каждая снежинка состоит из двух сотен кристалликов льда. И каждая уникальна, как отпечаток пальца, не бывает двух одинаковых.
— Действительно. — Мэтью не мог отвести глаз от ее профиля. С каким напряженным вниманием она радуется этому дару природы! — Наверное, ученым пришлось работать, сидя на льду. Или успевать с подсчетами прежде, чем изучаемый образец исчезнет.
Мэтью хотелось ее подразнить, и она улыбнулась, сдувая снежинки с пальца. Он смотрел, как ее губы складываются в гримаску и расслабляются, и тут же снова вспомнил их поцелуй. Разумеется, подобных воспоминаний достаточно, чтобы растопить любую снежинку. Он схватил ее руки и сжал.
— Я должен везти вас обратно. Не хочу, чтобы вы простудились.
Почему-то они оказались на скамье почти вплотную друг к другу, хотя он мог бы поклясться, что ни он, ни она не двигались.
— Мне очень хорошо. А вам?
На этот вопрос он не мог ответить со всей честностью. Поскольку правда касалась спорного научного факта, что никакие морозные температуры не могли охладить нарастающей эрекции.
— Теодосия?
Она моргнула, смахивая с ресниц несколько упавших снежинок.
— Да?
Он искал подходящие слова, обдумывая их тщательно, как никогда в жизни.
— Я рад, что нам выпала эта возможность узнать друг друга. — Он наблюдал за ее реакцией.
Он не понимал, что на него нашло, и классифицировать свои нынешние ощущения мог только как «непредвиденная аномалия».
— И я тоже, Мэтью.
Может, дело было в том, что ее губы произнесли его имя. Или все случилось из-за того, что он продолжал таращиться на ее губы. Или вообще совсем не поэтому. Или вопреки всему. Только он сам не успел понять, что делает, и просто наклонился и завладел ее губами.
А она не сопротивлялась.
Ее ладони скользнули вверх по его плечам и крепко обвили шею. И он всей кожей ощутил это прикосновение, несмотря на то что и он, и она были завернуты в многие слои плотных шерстяных и фланелевых материй.
Температура воздуха была гораздо ниже точки замерзания воды, но кровь Мэтью кипела от мятежного желания и бурных чувств. Тем более что он помнил ее вкус — она была сладкой, любознательной и восхитительно покладистой.
Их языки встретились в своем страстном стремлении, и каждое мягкое соприкосновение усиливало его пыл, поэтому он забыл обо всем — а это случалось с ним весьма редко — и позволил себе отдаться поцелую. Как легко это у него вышло — головокружительное ощущение свободы чувств вместо сдерживающих уз разума!
Ее волосы пахли лавандой, и запрятанный под теплый капюшон аромат ощущался сильнее. Ее пальцы сжимали его плечо, словно ища опору, хотя они удобно сидели в санях. А ее губы, ее роскошные догадливые губы, открывались навстречу его губам, с жаром возвращая поцелуй — преследуя, когда он отступал, и уступая, когда он настаивал.
Мэтью легко мог представить себе, как она лежит рядом с ним в постели — жемчужно-белая кожа и нежный розовый румянец. Блестящие черные волосы рассыпаны по плечам; она дарит ему свое тело, которое он мог исследовать. Может быть, виновата была эта тяжелая одежда, которая их разделяла, или странное любопытство, которое возбуждало в нем эротические мечтания, одно за другим, и он отдался им, насыщая ум и душу. В постели он был такой же, как любой прочий мужчина — страстный, дарящий любовь. Неважно, что из их знакомства ничего более не выйдет. Поцелуи Теодосии ему не забыть, хотя вожделение пришлось так некстати.
Однако пора с этим заканчивать, догадался он запоздало и с большой неохотой оторвался от ее губ. Они соприкасались лбами, хотя и разняли губы; пространство между ними заполнял пар, и Мэтью, как загипнотизированный, ловил ритм ее дыхания, стараясь запомнить надолго.
— Это вы так меня благодарите или прощаетесь?
— Ни то, ни другое. — Он едва заметно кивнул. — Необязательно навешивать ярлык.
Теодосия отвела глаза, затем снова взглянула на него.
— Вам следует приехать в Лондон. — И опять он сказал не то, что собирался. — Вам понравятся и музеи, и библиотеки.
Ее взгляд стал другим. Что-то было в этом взгляде, чего он не понимал. Не ответив, Теодосия села прямо и поправила капюшон. Спрятала руки в муфту и глубоко вздохнула.
— Мы должны ехать. — Она пыталась взять веселый тон, но он почувствовал ее напряжение. — Я уже слишком долго вдали от дома. Дедушка вроде бы был доволен, когда я уезжала, однако не следует оставлять его надолго.
Наклонившись вперед, Мэтью снял вожжи с крючка. Не зная, что сказать,
