службы. Это наверняка его имя/фамилия (lisabailey? Lbailey? LGBailey?), далее @, аббревиатура агентства (угадайте с трех раз!) и. gov. Поэтому достаточно настрочить мейлы на все варианты этого адреса, и рано или поздно обязательно попадешь на нужного человека. Вот почему ФБР рекомендует не упоминать о своей службе в соцсетях, чего я и не делала – в отличие от самого Бюро.
За три года с момента начала трансляции сериала «CSI: Место преступления» в 2001 году интерес к работе судебных художников, медиков и антропологов прямо-таки взлетел. Все, кто мечтал стать судебным художником, теперь знали, к кому обратиться за советом. Совершенно незнакомые люди звонили и писали мне на работу, спрашивая, не посмотрю ли я их рисунки, не помогу ли устроиться в ФБР или не пришлю ли письменные рекомендации и учебные материалы. Рид описал это лучше всех: «Все равно что звонить в госпиталь и спрашивать, как стать врачом».
Я получала электронные письма от людей, полагавших, что ФБР за ними шпионит, мейлы, где излагались теории заговора, и даже сообщения с угрозами, которые передавала в службу безопасности.
Один мейл особенно меня шокировал, хотя отправили его не мне. Судебная художница на пенсии прислала едкое письмо с критикой верховному руководству ФБР. Она наткнулась на мой веб-сайт о судебном ИЗО – и не одобрила его. По ее словам, сайту не хватало «уважения к профессии» и он позорил всю сферу судебного рисунка. Ее письмо привлекло внимание, потому что она была приглашенным инструктором Академии ФБР и уважаемым членом многих профессиональных организаций.
Я была ошеломлена. И уязвлена. Ту женщину я знала много лет, очень уважала, восхищалась ею и брала с нее пример. Дополнительную неловкость ситуации придавало то, что я считала нас подругами. Но что еще хуже, я оказалась под прицелом у ФРЭНКА ХАРТА. Ее письмо поступило в высший эшелон командования, оказалось у него на столе, и меня вызвали на ковер, чтобы я ответила на ее обвинения.
Это была моя первая встреча с Фрэнком – новым начальником нашего подразделения, и она оказалась малоприятной. В ФБР достаточно лишь намека на непрофессионализм, чтобы на тебя спустили всех собак. До этого я старалась не высовываться, потому что была новичком в отделе фотографии. Но после этого письма все внимание оказалось направлено на меня. И ситуация быстро катилась под откос.
Однажды я была в студии – подготавливала череп для фотографирования. Гарри прошел мимо меня, резко остановился и вернулся. Он встал между мной и фотографом и спросил:
– Чем ты занимаешься?
Это вроде бы было очевидно, поскольку я находилась в студии, а на штативе перед камерой стоял череп, но я ответила:
– Фотографирую череп.
– Угу. Значит, ты сама так решила?
В его голосе прозвучала стальная нотка, повергшая меня в недоумение. Сначала я подумала, что он шутит: это было все равно что подойти к доярке, сидящей возле коровы, и поинтересоваться, что она делает. Очень странно, что ему вообще пришло в голову задавать мне такие очевидные вопросы, когда я выполняла самую рутинную часть своей работы.
– Ну… да. Это для двухмерной аппроксимации. Часть процесса.
Гарри должен был это понимать, ведь он и сам работал судебным художником, но почему-то мой ответ его не удовлетворил.
– Значит, ты вызвала фотографа, определила порядок работы, но ко мне не обратилась?
С какой стати мне к нему обращаться? Я совсем растерялась; над головой у фотографа тоже как будто повис вопросительный знак. Что с Гарри такое? Его требования напоминали требование поднять руку, когда хочешь в туалет, – я была опытной художницей и выполняла свою работу.
– Прости, Гарри. Я не понимаю, что не так. Это стандартная процедура, и мы всегда ей следуем.
– Ты не понимаешь? Или не хочешь понимать?
Я почувствовала, как мои щеки краснеют. Меня распекали, как ребенка, – да еще перед коллегами. Что на него нашло? Это был не тот Гарри, которого мы знали в отделе графики. Это был Гарри с какой-то подспудной целью.
– Так ты… ты хочешь, чтобы я каждый раз обращалась к тебе, когда надо будет сделать фотографии для аппроксимации? – нерешительно спросила я.
– Нет, я просто должен знать, что происходит. Я твой начальник.
У меня в голове крутился очевидный ответ: «Ты и так знаешь, что происходит, потому что сам назначил меня на это дело». Но, конечно, вслух я этого произнести не могла. Я стояла и ждала, что будет дальше и что еще придет ему в голову.
Наконец, решив, что достаточно мне выговорил, Гарри развернулся и ушел. Это была, кажется, пятая двухмерная аппроксимация, которую мы делали с этим художником, и раньше ничего подобного не случалось. Он видел, что я в растерянности, и сочувственно похлопал меня по плечу.
Да что тут происходит?
Гарри позвонили из офиса шерифа: к ним неоднократно обращалась девушка, мать которой пропала много лет назад; девушка настаивала на том, чтобы была выполнена возрастная коррекция. Гарри согласился, хотя делать этого совершенно точно не следовало.
Поймите меня правильно – я вовсе не бессердечная.
При выполнении возрастных коррекций и аппроксимаций начальник собирает необходимую информацию во время первоначального звонка от агента или детектива и на ее основании принимает решение. Он экономит своим сотрудникам время и силы, когда отвечает, что, хотя художники в ФБР – мастера своего дела, чудес мы все-таки не творим. Мы не можем браться за все дела, которые нам предлагают. Бывают ситуации, когда судебный художник ничем не поможет.
В данном случае женщина попала в тюрьму, когда ее дочери было десять лет, но после освобождения домой не вернулась. Сестра встретила ее у ворот тюрьмы, но та настояла, чтобы ее отвезли в мотель, где когда-то арестовали. Прошло несколько дней, она так и не объявилась, и сестра подала заявление о пропаже. Десять лет спустя она по-прежнему числилась пропавшей.
Дочери к тому времени исполнилось уже двадцать, и она настаивала, что с ее матерью что-то случилось, иначе та непременно вернулась бы. Дочь хотела, чтобы была сделана возрастная коррекция – это поможет полиции найти ее мать. Но каким образом? Они ходили в мотель, когда получили заявление о пропаже, но никаких зацепок не нашли.
Все было бы по-другому, если бы ее мать сбежала из тюрьмы, но ее выпустили по отбытии срока. Она отсидела свое и могла отправляться куда пожелает. И если она не желала возвращаться домой, это было ее дело. Может, в этом доме жил ее муж-абьюзер. Может, там таился корень ее проблем и она хотела начать с чистого листа где-нибудь в
