иррационального происшествия, которое произошло с нами и нашими родителями в стенах медицинского учреждения после его закрытия.
– Ванюш, в словах не запутался?
– Да чего ты к нему цепляешься. Ты же поняла, что он сказать хотел.
– Как ваши родители, кстати?
– Ну, папхен неделю провалялся с температурой, потом ничего.
– А командует по-прежнему? Моя мать иногда вот очень странная. На мелких орать начала, меня за зеленые волосы чуть не вздернула. Потом в себя приходит, извиняется, но, блин, вообще ж не было такого раньше.
– Папхен пару раз пообещал меня выпороть.
– Фига себе!
– Ну это же недолгие приступы, пройдет, да? Я думаю, просто нервное потрясение. Ты бы, Егор, ты бы вот если бы очнулся поздней ночью в закрытой поликлинике и ничего бы не помнил, ты бы тоже нервно потрясся.
– А я и так трясусь. За бабушку. Но она вроде ничего.
– Моя мама в течение десяти дней была на больничном и чувствовала себя неважно.
– Не орет на тебя, нет?
– Так, как орала в поликлинике, – нет, такого больше не случается. Она не повышает голоса и не говорит тех слов. Но иногда начинает молча смотреть, и губами шевелит, и морщит лицо, как будто хочет сказать что-то неприятное и не решается. Мне от этого очень не по себе.
– Ну ладно, давайте об этом потом, а пока – все еду выложили? Ванюш, это что за коричневые загогулины?
– Это плюшки, просто я их несколько сжег.
– Ты не несколько, ты их все сжег, пекарь.
– Иван, не слушай ее, она сама в жизни ничего не испекла, вот и завидует.
– Я не испекла? Вот этот хлеб видели? Я его сама сделала! На живой закваске!
– Слушай, как я этой закваске не завидую.
– Настырный, ну хорош. Дальше что надо делать?
– Что-что. Есть это все. Но не все, а часть тут оставить. Это будет совместная трапеза типа.
– Надо так надо. Фак, если поем, может, хоть согреюсь, а то дубак.
– Калинка, ты одеваться не пробовала? Сейчас тебе апрель, а не лето. О, а плюшки, кстати, рекомендую! Прикольные такие сухарики. Вы хлеб-то режьте-режьте, колбасу на него кладите-кладите. Мне, кстати, эта ее племянница сказала, что она не просто так умерла, а какой-то яд выпила. Приняла яду и пошла в поликлинику, и там ее на пол вырвало, а потом она упала.
– И тебе приятного аппетита, Дарьюшка.
– Интересно, зачем пить яд, если ты уже почти столетнего возраста. Я бы на ее месте подождал, пока время само все решит.
– Иван, я так понял, ей просто жить надоело. Устала она жить. Одинокая, злобная, никого не любит – какая это жизнь? А смерть не приходила, не брала ее, как сейчас земля не берет. Так, теперь вот колышки втыкаем примерно вот сюда вот.
– Они ж до нее не достанут.
– А это символические колышки. А вот в ноги мы ей веревку эту положим, сейчас, только я ее свяжу узлом. И еще у меня ветки еловые вон в том рюкзаке, их тут раскидать надо.
– Это тебе все бабушка рассказала, да? Она помнит, как надо с заложными? Типа, ноги связать, чтобы не расхаживали где попало?
– Да что ты – помнит. Ничего она не помнит. Тоже где-то что-то читала, как и я, только не в таких количествах. А теперь мы должны все сказать – не приходи к нам, мы сами к тебе придем.
– Я, знаешь, что-то не хочу к ней приходить. Мало ли как она это поймет. И куда заманит.
– Руслана, ты же материалист! Материалистка!
– Давай без «придем». Давай просто чтобы не приходила.
– Ну ок. Зинаида Васильевна, ты не приходи…
– А чего это ты с ней на ты? Обидится!
– Знаешь что? Ну фиг с вами. Зинаида Васильевна, не приходите к нам, пожалуйста, мы… короче, не приходите.
– Не приходите к нам, мы вам колбаски принесем. С хлебушком. Вообще не жалко.
– Знаешь что? Сама такой хлебушек испеки, а потом и прикалывайся.
– Дарья, твой хлеб замечательно удался. Не прихо… Она на меня смотрит. Смотрит!
– Хрена ж себе.
– Скажите честно, она же раньше не улыбалась? Ну, на этой вот фотке? Нет?
– Не знаю, я вообще на нее старался не смотреть.
– Ни хрена не улыбалась, Калинка, я подтверждаю.
– Скалится, как крови напилась! Не приходи к нам! Не приходи!
– Э, слушайте, давайте-ка отсюда по-быстрому. Бегом!
– Не приходи к нам.
– Не приходи к нам.
– Не приходи к нам!
