пятничные обходы и конференции в детской больнице имени Дзержинского, еженедельно проводимые Сперанским с 1947 года. Даже мне, имевшему к педиатрии лишь косвенное отношение, удалось в конце шестидесятых годов несколько раз побывать на этих конференциях. Помню, меня поразило большое количество врачей, собиравшихся в относительно небольшой аудитории кафедры ЦИУ. Удивительным было и то, что даже маленькие дети не плакали, когда дед прикасался к ним своими руками. Руки у него всегда были очень теплыми. Кроме того, от всего его облика с белыми пушистыми усами и бородкой клинышком, от его доброй улыбки исходил какой-то удивительный магнетизм, который хорошо чувствовали дети и животные. Иногда он давал маленькому пациенту поиграть своим стетоскопом, «трубочкой», которую он сам выточил на токарном станке у себя на даче и которой пользовался всю жизнь. Разговаривал дед медленно, как бы рассуждая вслух, и в то же время старался быстрее закончить осмотр больного ребенка, следя за тем, чтобы он, раздетый, не замерз. «Внешне движения рук педиатра кажутся грубыми, но в них заложен некий самоконтроль, не позволяющий причинить ребенку неприятное ощущение», – не раз говорил он.
Как ни противился этому дед, но много сил приходилось ему отдавать и общественной работе, не имевшей прямого отношения к медицине. Так, с 1939 по 1950 год он многократно избирался депутатом Моссовета, что отнимало время от его и без того невероятно перегруженной жизни. Мне кажется, дед вообще старался быть как можно дальше от политики, но это удавалось ему с трудом. Бесконечные торжественные заседания в обеих академиях, Институте педиатрии и ЦИУ, посвященные годовщинам Октябрьской революции, юбилеям вождей, официальным советским праздникам, Дню медика, Международному женскому дню и т. д. и т. п., – академик, директор института и заведующий кафедрой не мог не принимать в них участия, не сидеть в президиумах, а порой и не быть председателем на этих собраниях. Но Сперанский и здесь оставался предельно честным перед своей совестью, никогда не кривил душой и не занимался славословием сильных мира сего. Георгий Несторович представлял собой редкое исключение из правил советского времени: он достиг всех возможных высот в своей профессиональной деятельности, не будучи членом партии. Предлагали ли ему «вступить в ряды»? Точно не знаю. Думаю, что в начале его работы директором института – неоднократно. Но он смог устоять и остаться самим собой.
Мне, когда я уже стал врачом, он не раз говорил, что нельзя работать ради карьеры и вознаграждения. В этом он был человеком старого поколения, ушедшего, к сожалению, в невозвратное прошлое. Сам неутомимый труженик, дед не любил карьеристов. «Честная работа – это главное, а благодарность придет сама собой» – этот принцип был положен в основу его жизни, и ему он следовал неукоснительно, стараясь передать и своим детям и внукам. Он не любил ни о чем никого просить, особенно за себя и своих родственников. В то же время к деду постоянно обращались различные люди с самыми разными просьбами. Конечно, большая часть из них относилась к медицинской помощи детям. Но были просьбы и другого характера. Я приведу в качестве примера одно из сотен писем, которые Сперанскому ежемесячно приходили по почте домой и на работу (знаки препинания и орфография сохранены):
«Уважаемый Георгий Нестерович. Я читал Ваш рассказ в газете, и вот решил написать Вам письмо. Знаете, у меня к Вам большая просьба. Понимаете, я маленький ростом, а мне очень хочется вырасти хоть сантиметров на 8–10. У меня друзья большие и мне с ними даже неудобно ходить. Даже девушка которую я люблю и она на много выше меня. Может Вы мне поможете в этом. Я буду очень благодарен. Мне девятнадцать лет. Может у Вас чего-нибудь есть чтоб вырасти. Напишите мне. Я Вас очень прошу. И если сможете, то помогите пожалуйста. Я думаю что Вы сможете. Вы же Академик. Я Вас очень прошу, помогите мне».
Дед был чрезвычайно внимателен и добр к людям. Он получал много писем из разных мест с самыми разными вопросами и просьбами. Иногда почтальон, разносивший письма, оставлял у нас в квартире половину своей сумки. На все письма дед отвечал незамедлительно, ни одного письма не оставлял без ответа и никогда не смеялся над подчас очень странными и наивными просьбами и вопросами отправителей. Я помню его постоянно сидящим по вечерам за столом в своем кабинете в нашей московской квартире или на кровати за маленьким столиком в его домике-мастерской на даче (старый большой дом к тому времени уже был продан). Чаще всего он правил огрызком синего или красного карандаша научные рукописи или писал ответы на письма.
Были и благодарственные послания. Их тоже было много. Вот одно из них, достаточно типичное:
«Глубокоуважаемый Григорий Несторович! Я заранее прошу прощения за то, что осмеливаюсь беспокоить Вас. Двадцать девять лет тому назад к Вам привезли из г. Запорожья девочку 7 лет. Девочка перенесла скарлатину, после чего появились приступы эпилептиформного характера и типа petit mal. Девочку консультировали профессора Сепп, Кожевников, Гринштейн. Все настаивали на изоляции ее от школы и т. п., предрекая печальный конец. И только Вы сказали матери: „Езжайте домой, голубушка, дайте ей жить и учиться, как всем. Она будет расти, и все пройдет“. Эти слова мать помнила всю жизнь и часто говорила их дочери. Девочка окончила школу на «отлично». Все реже бывали приступы. Конечно, она выбрала себе профессию детского врача! Для нее это было самое главное. Вот уже 14 лет я заведую отделением детской больницы в г. Омске. У меня двое хороших детей. Изредка, лишь при усталости, появляются какие-то остановки на доли секунды. Как же я была взволнована, когда получила путевку к Вам в институт. И как я счастлива, что, как и 29 лет назад, вижу Вас жизнерадостным, полным сил и бодрости. Я прошу Вас, если это только можно, предоставить мне возможность лично поговорить с Вами. Я знаю, как Вы заняты, но, может быть, это все же возможно… С глубочайшим уважением и почтением, Раппопорт Э.М.».
И дед, конечно, не промолчал и оказал своей бывшей пациентке всевозможную помощь в ее проблемах.
Огромная работа, проделанная Сперанским на протяжении его долгой жизни, к счастью, не осталась незамеченной. В декабре 1942 года он был награжден орденом Ленина, спустя год – орденом Трудового Красного Знамени, в сентябре 1943 года он был избран членом-корреспондентом Академии наук СССР, а в ноябре 1944 года постановлением Совета народных комиссаров СССР был утвержден действительным членом Академии медицинских наук СССР. После этого были еще три ордена Ленина
