было семнадцать. Твоё «кокоро» сейчас там, но оно непременно живое. Не бойся, маленькая. Я найду его и принесу тебе, и больше тебя никто никогда не обидит…
Кто сказал, что японским мужчинам неведома нежность?
У Розовой Толстушки умер брат, когда ей было шесть. За два года до этого тень Библиотекарши отрезали и выслали «скитаться в мир за Стеной». Если Толстушке сегодня семнадцать, значит, по идее, она вот-вот должна умереть. Так что ещё неизвестно, кто будет «размораживать» героя после «смерти»… Впрочем, подождём. Автор грозится и к этой книге написать продолжение.
Но что за связь между Розовой Толстушкой и Ненасытной Библиотекаршей в Токио? Обе живут в одном городе, но никогда не встречаются. О существовании друг друга, похоже, не знают. Что даёт нам полную свободу расположить всех женщин романа как углы одного треугольника. А точнее, как в формуле А+В=С. Как только герой находит в черепах единорогов то «кокоро», которое потеряла Библиотекарша в «Конце Света», это же самое «кокоро» обретает и библиотекарша в Токио.
Почему он и посвящает ей последнюю ночь своей жизни.
* * *
Хорошо помню, что со мной было, когда я впервые дочитал «Страну Чудес» до последней страницы. Добрые минут десять сидел, не закрывая книги, тупо уставившись в стену перед собой. Полушария мозга медленно перемещались в голове, как огромные рыбины с немигающими глазами.
Двигаться некуда. Думать тоже. Ощущение полной Блокады.
Океан обмелел. Судно врезалось килем в песок. Со всем накопленным барахлом, что мы тащили с собой, не проплыть больше ни сантиметра. Дальше – либо сбрасывай груз и двигай налегке, либо пересаживайся в плоскодонку пошире. И нечего орать. Ты всю жизнь зазубривал, что Океан не имеет дна, – и теперь по привычке обвиняешь во всём команду и капитана. Но они ни при чём. Просто Океан измельчал, и лучше тебе это признать.
– Но почему? – кричишь ты. – Кто мне это подстроил?
А твои враги всегда были с тобой. Твоё недоверие и неутолимая жажда реальности. Вспомни: что бы с тобой ни случалось, ты всю жизнь до сих пор с исступлённым фанатизмом в глазах ожидал подтвержденья того, что происходящее с тобой происходит на самом деле. Чего же ты ожидаешь теперь?
Задумайся сам: почему с одним человеком ты чувствовал, что он закрыт от тебя, а с другим ничего подобного не ощущал? Да потому что один считал, что он не испытывает с тобой чувства реальности, а другой считал, что испытывает. Твой киль давно увяз в песке, таран врага уже стучится во врата… (Или-таки «в ворота́»?)
В молодости тебе нравилось думать, что если постараешься, ты сможешь стать кем-то ещё. Скажем, уехать в Штаты, открыть свой маленький бар в каком-нибудь Санта-Фе и познакомиться там с Джоди Фостер. Или, если мыслить реалистичнее (насколько реалистичнее – вопрос отдельный!), подобрать себе жизнь, куда более подходящую для раскрытия своего настоящего «я». Ты читал «Контркультуру» с Кортасаром и Лао-Цзы вперемежку с «Иллюзиями» в переводе местных кришнаитов. Ты слушал Янку и Башлачёва, БГ и Сашу Дёмина, переводил Тома Вэйтса и знал наизусть весь «Пинк Флойд». С детства подглядывал в то, что украдкой читал отец, пытаясь понять, куда же всё это плывет. Но словно яхта с погнутым килем, всегда возвращался туда же, откуда хотел подальше уплыть: к себе настоящему. К тому, кто вообще никуда не плывёт, а всегда остаётся на берегу и ждёт, когда ты вернёшься.
Стоит ли ещё на что-то надеяться?
Твоя жажда реальности сильнее тебя. Тебе вечно не хватает чувства реальности в жизни. Как у безумца, что умудрился залезть на Эльбрус без кислородной маски. Тебе кажется, что даже на вершине ты остаёшься в горизонтальном, земном измерении. И уверен, что этот воздух для тебя ядовит. А он такой же – просто его стало меньше.
Воздух реальности. Чем выше забираешься, тем её меньше – со всеми её несправедливостями, притеснениями, неравенством, дискриминацией и дьявол знает чем ещё. Только дышать всё труднее. Меньше воздуха – меньше жизни. Ведь больше всего жизни там, на нулевой отметке. А здесь уже и непонятно – то ли есть она у тебя, то ли нет.
Эльбрус подо мною… И часто вы здесь бываете?[88]
И всё-таки только здесь, стоя мурашкой на этой вершине под распахнутым небом, и начинаешь по-настоящему радоваться жизни. А потом возвращаться домой и разглядывать улиток в траве. Гадать, как называются эти цветы. Вслушиваться в случайные фразы людей: «И куда ты всё время торопишься?» Покупать семнадцатилетним симпатичным толстушкам французские пирожные и задумываться о том, почему ты за всю жизнь не соблазнил ни одной неуклюжей долговязой девчонки. И рассказывать им про тот мир. Куда уходит всё, что умирает здесь, – и наоборот.
Разними свой мозг на половинки, это несложно. Зависни между мирами и любуйся, как красиво и мудро устроена твоя жизнь:
По скамейке ползла улитка. Ещё одно открытие. До сих пор я считал, что улитки появляются только после июньских дождей. И от простого вопроса: «Куда же, в таком случае, они деваются во все остальные месяцы?» – у меня бы, наверное, мозги переклинило.
Подобрав октябрьскую улитку, я сунул её в горшок. Затем, чуть подумав, пересадил на цветочный лист. Несколько секунд улитка ёжилась на листе, пытаясь удержать равновесие, но потом прицепилась покрепче и стала неспешно осваивать изменившийся мир.
И когда ты действительно поймёшь: те, кто ушёл, уже не вернутся, – и начнёшь говорить с ними вот так же, как ты говоришь с нами всеми, – они наконец оживут. Чтобы оберегать тебя и после смерти.
«Подобное понимание мира не могло не сказаться на законах японского искусства», – пишет Татьяна Григорьева в статье «Путь японской культуры» и цитирует «Заметки об искусстве» Танидзаки:
Совершенная композиция предполагает такую согласованность, такую связь внутри произведения, что, когда тянешь за собой одну нить, мгновенно находишь отклик в целом… Когда я говорю «композиция», возможно, возникает мысль о статичном состоянии, о неподвижной форме. Но это не форма, а сила, вернее, равновесие сил, напряжённых до предела[89].
Или – половинок нашего мозга, изо всех сил думающих в противоположные стороны.
13. Матрица: русификация[90]
Эх, сидеть бы с тобой сейчас бок о бок у маленького ночного костра на морском берегу. С бутылкой «Ахашени», пачкой сигарет, и чтоб волны шелестели. И слушать, как ты задумчиво рассказываешь, что человек взрослеет, что,
