торопливо застегнул полушубок и надел шапку.
– Папа, а если я с тобой до Черемуховой доеду, там толкача прицепляют. Переночую в интернате у Славки, а утром пригородным приеду? – залпом выпалил я. – Мне и собираться не надо, я уже одетый.
– Право, не знаю, – растерялся отец. Но мать подтолкнула меня в спину и торопливо сказала:
– Езжай, езжай, чего тут раздумывать. Хоть за меня с отцом наговоришься!
Отец трижды поцеловал мать, Шурку и крикнул с порога:
– Как только приеду, сразу же отпишу! До свидания, до встречи!
Поезд уже стал набирать ход, когда мы подбежали к большому коричневому пульману.
– Товарищ лейтенант, можно мне взять до соседней станции сынишку? – крикнул отец в темноту вагона.
– Давай, давай, – раздался оттуда басовитый голос. – А мы тут, грешным делом, было подумали, что и ты отстал.
Чьи-то руки подхватили меня и втащили в вагон. Следом запрыгнул отец.
– А что, Коломеец разве еще не нашелся? Может, он по ошибке сел в чужой вагон? – спросил отец, отдышавшись.
– Вряд ли, – ответил все тот же с хрипотцой бас. Голос мне показался знакомым, но я не мог вспомнить, где я его слышал. – По всему эшелону сделали перекличку, нет его – как ветром сдуло.
– Может, просто отстал, еще нагонит в пути.
– Как бы не так. Перерыли весь вагон, ни рюкзака, ни оружия не нашли. Дезертировал Коломеец, факт. Комендант говорит, что такие случаи уже бывали.
Говоривший открыл дверцу буржуйки, подкинул щепы, и вагон осветился красным, колеблющимся светом.
– Иван Андреевич? – недоверчиво тронул я его за рукав полушубка. – Это вы, да?
– Васька? – не меньше моего удивился Иван Андреевич. – Ну и ну, бывают же такие встречи. Скажи – не поверят. А я вот на фронт еду, будем с твоим отцом колошматить немцев. Шов еще не разодрал, с крыши больше не прыгал? Мою голову Яков Андреевич так починил, что теперь ни одна пуля не прошибет.
Бойцы с интересом прислушивались к нашему разговору. Колеса мирно постукивали, вагон подергивало и качало.
– Как там житуха теперь, сынок? – придвинувшись, осторожно спросил пожилой, рябоватый боец с прокуренными усами. – Говорят, на голодном пайке сидите?
– Не, чего там, паек дают, – как можно солидней ответил я. – С махоркой вот туговато, а так ничего.
Все вокруг засмеялись, а молоденький боец уточнил:
– Значит, с махоркой в школе туговато, а с выпивкой как?
– Да я не про себя, – краснея, отодвинулся я от печки. – Это в магазине всегда спрашивают, когда будет махорка. Про другое не говорят… А ты, папа, опять в разведке будешь служить, да? – попытался я переменить разговор.
Отец когда-то часто рассказывал, как он воевал в партизанской разведке.
– Твой отец теперь переквалифицировался, – ответил за него Иван Андреевич. – Он у нас командир пулеметного расчета. Видел? И Иван Андреевич выкатил из-под нар станковый пулемет.
– Помнишь, ты рассказывал про игрушечную войну? В народе говорят: «Если дети начинают играть в войну, жди настоящей». Так оно и случилось… Ну, а настроение как у людей, что говорят о войне, о победе?
Мне было неловко оттого, что я оказался в центре внимания. Но отец слегка подтолкнул локтем:
– Ты рассказывай, рассказывай, не стесняйся. Мы полгода в степях стояли, с людьми не виделись.
– Настроение боевое, – начал было я, как на политинформации. Но, увидев укоризненный взгляд отца, поправился:
– Всяко люди живут, кто как. Картошка вот нынче не уродилась, а так бы все ничего. Сегодня мы теплые вещи собирали для фронта. Так почти все последнее отдавали…
– Молодцы, правильно действуете, – похвалил высокий сутуловатый боец. – Теперь вы вообще должны заменить нас в тылу. Читал в газете письмо пионеров из Татарии? – Он расстегнул планшетку и протянул сложенную в несколько раз газету. – Возьми вот, прочитай в школе.
– И пусть ответное письмо напишут в Татарию, товарищ политрук, – предложил кто-то.
– Это они сообразят, не маленькие. Ну, а войны с Японией не боитесь?
– У нас дед Лапин к ней готовится. Каждый день чистит свою берданку.
– Вот это дед, всем дедам дед, – весело зашумели бойцы, когда я рассказал им про Хрусталика. – Уж если вы хлопочете для победы да Хрусталики оружие чистят, тогда япошкам несдобровать!
Поезд замедлил ход, паровоз требовательно загудел.
– Приехали, – погрустнел отец, когда поезд дернулся и затих. – Управляйтесь тут без отцов. Вы теперь быстро должны взрослеть. – И, развязав рюкзак, вытащил две банки консервов.
– А это тебе от меня, – сказал рябой, вытаскивая кусковой сахар, – подставляй карманы.
– И от меня, и от меня! – загалдели бойцы. На моих коленях выросла целая груда подарков.
– Да что вы, куда нам столько! – растерялся я. – Вам самим надо!
– Ничего, ничего, бери, – ободрил Иван Андреевич, подавая вещевой мешок. – Это когда мы в степях сидели, с питанием было туго. А теперь фронтовая норма идет. И обмундирование – видел? Каюк фрицам – сибиряки едут!
В Черемуховой поезд простоял минуты две, не больше. Сзади подошел толкач, звякнули буфера, паровозы погудели друг другу, и поезд медленно пошел на подъем. Высунувшись из вагона, отец долго махал рукой; его самого не было видно, лишь смутно белел его полушубок. Я не вытирал слез, они выкатывались из-под ресниц и мерзлыми горошинами падали на застывшую землю, – было не меньше пятидесяти. Я словно предчувствовал, что эта встреча – последняя, и стоял на перроне до тех пор, пока подслеповатые фонари толкача не скрылись за поворотом.
В гостях и дома
Славка не ожидал моего появления в интернате.
– Ты что, с неба свалился? – захлопал он белесыми ресницами, близоруко щуря глаза.
– А ты знаешь, что твой отец скоро вернется? – вопросом на вопрос ответил я ему. – Я отца проводил – на фронт он поехал… А вы ничего живете, с электричеством. Не то, что мы – при коптилке сидим.
– Тут поселок большой, депо, – пояснил Славка. – И школа тоже хорошая. Про моего отца ты правду сказал?
На кухне около плиты толпились девчонки и мальчишки. Вся плита была заставлена кастрюлями.
– Кашеварят, – на ухо шепнул Славка. – В столовке одной соей кормят, в рот уже не лезет.
– Вот это цветок так цветок! – присвистнул я от удивления, увидев в углу поставленную на табуреты огромную бочку. Со всех сторон бочки свешивались толстые зеленые плети с желтыми, чуть вытянутыми цветами.
– Это я огурцы посадил по новому методу, – как всегда засмущался Славка и потер переносицу. – В этой бочке земли, как в грядке, чуть не сорок ведер. Просверлил вокруг дыры, затолкал в них рассаду. Тепло, светло. Может, что получится, а? Вот только не знаю, как опыление провести.
Мы вышли в коридор. Там висела красочно разрисованная стенная газета «Интернатовец». Я остановился, начал рассматривать рисунки, и вдруг увидел: «В. Лапин. Убийца».
Он проплывал над нашею землей
Зловещею коричневою тенью,
Над беженской испуганной толпой,
Которая была ему мишенью.
– Ты еще и стихи пишешь? – удивился я. – Мне небось об этом не говорил.
– Да это просто так, – покраснел Славка. – Сочинение в школе задавали, вот и получилось стихами. А потом его в газету переписали.
– Еще чего-нибудь нахимичил? – вспомнил я выражение Якова Андреевича. – Покажи.
– Некогда химичить, – вздохнул Славка, – времени не хватает. То металлолом собираем, то в депо помогаем. Вот эту штукенцию еще сделал, а больше ничего. – И Славка показал на стенные часы, над которыми висел электрический звонок.
– Как семь утра, так сам и звенит. Вот только, когда света нет, не работает.
Славка озабоченно потер переносицу и, извинившись, сказал:
– Надо воспитательнице про тебя сказать, а то у нас насчет этого строго. Пойдем к Софье Андреевне, она рядом живет.
Из соседнего дома слышалась музыка. Славка постучался, и мы вошли.
Симпатичная белокурая женщина, не отрываясь от ящика, похожего на пианино, сказала:
– Посидите, я сейчас доиграю.
Софья Андреевна играла, низко опустив голову. Ногами она попеременно нажимала на педали, а пальцами задумчиво перебирала белые клавиши. Музыка была грустная.
– Фисгармония, – шепнул Славка. – А это все старинные книги.
Три стены комнаты были заставлены стеклянными шкафами, сквозь стекло виднелись кожаные переплеты с золотым тиснением.
– Она в библиотеке, что ли, живет? – шепотом спросил я.
– Нет, это ей от деда осталось, –
