Ой зійшла зоря посеред моря.Ой то не зоря – то свята Варвара.А святу Варвару сам пан круль сподобав,А святій Варварі подарунок дав.Свята Варвара подарунку не брала,Она на усім світі жити не бажала.І звелів пан круль же гроб викопати,А святу Варвару в гроб живу сховати.А поїхав пан круль в далеку війну;Не багацько забарився:Двадцять літ й чотири.Приїхав пан-круль з далекої війни,Положився в ліжку спочивать спокійно,А приснилась святая Варвара,Що вона в гробі жива,Кращая стала Варвара в гробі,Як на світі була.Звелів пан-круль слугам гроб одкопати,Святій Варварі кості розвертати.Слуги вірнії гроб одкопали.– «Слуги ви мої, слуги! Не вірно ви служили,Ви святу Варвару во гробі кормили».– «Ой, пане наш, пане-крулю!Не ми її кормили, -Кормив її Господь з вищого неба,Бо святій Варварі помирать не треба».
Под эту старинную песню Алексей и заснул…
Проснулся он внезапно – как от толчка.
Ночь была темной – ни одной звезды на затянутом тучами низком небе.
И невесть отчего ему стало страшно, как будто рядом находилось Нечто или Некто – невидимое, но живое, опасное.
Он осознал, что впервые за много лет находится ночью вне стен Златоверхого монастыря. Там, в обители Варвары, он никогда не сомневался в ее защите, но тут, на темной площади, его вера впервые познала червоточину – и червь страха и сомнений упрямо свербел в сердце.
А затем он услышал за спиной тихий смех… и понял, что именно разбудило его.
Тот самый негромкий, похожий на детский, смех, который раньше звучал лишь за окном – был теперь совсем рядом.
Послушник быстро встревожено огляделся.
Детей среди спавших вповалку у стен монастыря было немного – две девочки, одна чуть старше другой, мирно почивали рядом с женщиной в траурной темной намитке, худенький мальчик спал в объятиях бабы в цветастом платке, – она-то и рассказывала раньше жутковатую сказку о холере в синем сарафане.
И тут в подтверждение всех Алешиных страхов старый усатый лирник вдруг повалился плашмя, упустив из рук свою лиру – она тихо жалобно звякнула, словно умоляя Алешу помочь своему хозяину. Ее друг кобзарь лежал на земле бездыханным.
Алексей быстро подполз к нему – тело кобзаря было горячим, как раскаленная печка зимой, глаза широко открытыми, черты заострились… он умирал, его руки тянулись к шее, пытаясь расстегнуть заскорузлыми пальцами воротник свитки.
Алексей в ужасе огляделся и сделал то единственное, что он мог сейчас сделать.
– Святая славная и всехвальная великомученице Варвара! – почти закричал он. – Помоги ему! Помоги! Отгони всеякое зло… Отгони бабу холеру… Отгони бесов ночных…Попроси умоляемаго от Своего благоутробия Бога, да милостивно услышит нас, просящих Его благостыню… Пусть не умрет он тут, у ворот твоего светлого дома, без покаяния, наглою смертию… Святая и славная Варвара… даруй ему исцеление!
Он молился истово, искренне, чувствуя, как жаркие слова отгоняют страх, согревают и освещают непроглядную ночь.
От его молитвы проснулась баба в цветастом платке, закрестилась, стала рядом с ним на колени. Нищий в ветхой рубахе протер глаза, выпил водицы из фляги, поспешно, будто боясь опоздать на их внезапное ночное моление, обтер губы рукавом и пристроился к ним.
Люди открывали глаза, пробуждались и молча, не задавая вопросов, присоединялись к молитве. Все послушно повторяли за Алексеем горячие, пылкие слова, хоть каждый, наверное, молился, прежде всего, за себя, за своих родных и близких.
Молитва становилась все громче и громче, и могла бы достигнуть небес… кабы не разбудила чуть раньше их вратаря Нектария.
– Что ж так орешь-то? – с упреком сказал он, появившись в воротах с огромным ключом и закопченной керосиновой лампой в руках. – Наказал мне отец Александр дожидаться тебя, а я, прости Господи, задремал, – бурчливо повинился он перед послушником. – Заходи уж скорей, блаженный, пока не разбудил своим молебном весь монастырь.
