поэму.
— А то вдруг другие Молотковы подарят мамуле платиновый тулуп и бриллиантовый чепчик, — покивала я, — и будет у них боевая буржуйская ничья… Хорошо, уговорили. Пятьсот долларов — и я напишу небольшую поэму для гран-маман Молотковой, но деньги вперед, это во-первых, и мне нужно побольше информации о юбилярше, это во-вторых.
— Скину тебе ссылки на ее аккаунты в соцсетях, — пообещал шеф.
— И доллары!
— Куда я скину доллары, у тебя разве есть валютный счет? Рубли могу перевести, а дальше конвертируй их сама хоть в баксы, хоть в евро, хоть в эти ваши туркиш лиры.
Стало понятно: Бронич догадался, где именно я нахожусь.
Прав был брат мой Зяма, когда утверждал, что карта иностранного банка мне пригодится.
Договорив с Броничем, я нырнула в бассейн, где все еще плескалась Трошкина, и сообщила ей:
— Завтра же пойдем в местный банк и оформим себе турецкие карты.
— Зачем это? — Алка поморщилась.
— Затем, что Бронич подкинул мне шабашку, за которую готов заплатить валютой, не упускать же такой случай.
— А что за шабашка? — заинтересовалась подруга.
Я рассказала ей о заказе Молоткова и спросила:
— Ты можешь себе представить такое — сапожки из чистого золота?
— Легко, — удивила меня Трошкина. — Мне твой брат и мой муж все уши прожужжал: видишь ли, он мечтает о золотой обуви от итальянского дизайнера Альберто Моретти. Этот самый Альберто, делать ему больше нечего, разработал линейки мужских и женских туфель из двадцатичетырехкаратного золота.
— Мозоли… — заикнулась я.
— Нет, они мягкие, из бархата с напылением чистейшего высокопробного металла. Зяма мне их на фото во всех видах показывал, надеялся, что я вскричу в восхищении: «О, это именно то, что тебе нужно, любимый!» — Трошкина фыркнула, как морж.
— Но ты не вскричала, — догадалась я.
— Конечно. Такие золотые черевички стоят пять тысяч долларов за пару, думаешь, это разумная инвестиция?
— Совсем сдурел мой брат и твой муж, — я честно сказала, что думаю, и мы пошли домой.
Перед сном я успела пролистать в соцсетях странички, ссылки на которые прислал мне Бронич, и составила некоторое впечатление о Вере Сергеевне Молотковой, любимой матушке нашего важнейшего клиента.
Судя по фотографиям и постам, Вера Сергеевна не была гигантом мысли и искренне любила такие простые женские радости, как красивые наряды, эффектные украшения и декоративные растения. В обширном поместье, кокетливо именуемом «дачкой», она сама разводила цветы и даже держала улей. Не столько ради меда, как милая дама признавалась подписчикам, сколько для услады слуха: пчелки, написала она, «расчудесно жужукают».
А еще Вера Сергеевна обожала маленьких собачек, которых, похоже, завела в количестве, превышающем разумное: я насчитала на фотографиях с полдюжины микропесиков разных пород.
При этом на каждом снимке очередная собачка поразительно гармонировала с нарядом хозяйки, так что я задумалась: а не живут ли питомцы прямо в гардеробной, рядом с подходящими по цвету и фактуре аксессуарами и нарядами? Очень удобно, наверное, совместить мини-псарню с платяным шкафом. К черной замшевой курточке с рыжими подпалинами берешь недолго думая карликового пинчера, к коричневому манто — шпица, к овчинному полушубку — болонку…
Дальше этого мой креатив не пошел, заказанная «поэмочка» сочиняться не желала, и я поступила так, как советует действовать в таких случаях многоопытная мамуля: запустила мысль в подсознание. Оформится — сама выплывет.
Конечно, задачу следовало сформулировать конкретнее, но я слишком устала.
В результате мне приснился какой-то цирк с дрессированными собачками и их укротительницей в сияющих ботфортах. Но потом по воображаемому экрану с этим кино потянулись титры. Я их прочла и сразу проснулась — первые строчки заказанной «поэмочки» сложились:
Я к мамочке милой бегу по дорожке,
В подарок несу золотые сапожки.
— Не Шекспир, но Молотковым в самый раз, — сонно пробормотала Трошкина, которую я разбудила, потому что мне очень нужен был литературный критик, и срочно — пока я не сочинила сотню-другую строк, забраковать которые потом будет жалко.
Оценив зачин рождающегося произведения, Алка решительно натянула на голову покрывало, давая понять, что с продолжением литературно-критического анализа придется погодить до утра.
Я вернулась в постель, закрыла глаза — и как раз вовремя: под веками потянулись новые бегущие строчки:
Жужукают пчелки на маминой дачке,
Цветет гладиолус, резвятся собачки…
Снова будить Алку я не стала — и так знала, она скажет что-нибудь вроде: «Супер, какое махровое пшено». Я бы не стала спорить с такой оценкой, но была совершенно уверена, что Вере Сергеевне и ее любящему сыну стихи понравятся. Как сказали бы мои коллеги по рекламному делу: чувствовала, что стопроцентно попала в целевую аудиторию.
Дело пошло, за первым четверостишием ускоренно вызревало второе, и надо было позаботиться о том, чтобы строки остались на бумаге, а не испарились, как сон, как утренний туман.
Я вспомнила, что после мамулиного рандеву тет-а-тет с музой на террасе остались чистая бумага и ручка, потихоньку выбралась из постели и вышла из спальни.
И в темном коридоре услышала первое звучное «кап».
Не буду врать, будто этот звук меня сразу насторожил. Вовсе нет. Это «кап» ассоциировалось с работающим кондиционером и казалось вполне уместным в жаркую летнюю ночь.
Но за первым звонким ударом крупной капли о ламинат последовал второй, за ним третий, и я не могла не заметить, что промежуток между звуками быстро сокращается.
Входя в гостиную, я слышала уже «кап-кап-кап», и это ускоряющееся стаккато не могло не беспокоить.
Я шлепнула ладонью по стене, удачно попала по выключателю. Зажегся свет, я зажмурилась и не сразу нашла взглядом источник звука.
Сплит был ни при чем, его даже не включали. Капало — вернее, уже лилось — из крайнего в ряду точечного светильника на подвесном потолке. На полу перед балконной дверью уже лаково блестела лужа, и она быстро увеличивалась.
Но, знаете, правильно говорят, что нет худа без добра. До того как в родном Краснодаре нашим соседом сверху стал благонравный аккуратист Денис Кулебякин, семейное гнездо Кузнецовых трижды подвергалось затоплению, что позволило нам приобрести полезный опыт.
Я заорала:
— Подъем, нас заливают! — и все не только подорвались по тревоге, но и моментально начали действовать.
Приказы раздавать не понадобилось. Я только успела подставить под течь в потолке самую большую кастрюлю, усилившую тревожный звук капели до барабанного грохота, как прибежала мамуля с большим махровым полотенцем. Накрыв им лужу, она снова умчалась, вернулась со смартфоном и начала снимать происходящее, бросив мне:
— Отправишь подруге Холмса!
Я лишь кивнула и не стала ее поправлять, хотя мамуля с ее привычкой запоминать названия по ассоциации перепутала
