для предварительной сортировки наполнены до потолков. Легавый снова начинает свирепствовать и подгонять нас. Его неистовая травля за ражает остальных. Меньше чем за две недели все рассортировано, увязано, упаковано. Приходят пустые вагоны, и начинается уж и вовсе бешеная гонка. Длинная цепочка фигур с тюками безостановочно двигается целыми днями – все время бегом – между платформой и рабочими бараками. Всё новые вагоны приходят пустыми и уходят нагруженными. Однажды мы снова оказываемся в тихом бараке с опустевшими боксами, роемся в кучке оставшихся лохмотьев и иногда выглядываем наружу, где вновь начинается работа с тачками и вагонетками. Вилли и Зало, оба из бригады «золотых евреев», как раз совершают свой дежурный обход с чемоданчиками. Из ящичков, прикрепленных у боксов, они забирают последние болгарские левы, сербские динары, греческие драхмы, которые здесь вообще не ценятся. Золотые луидоры, появившиеся с этими эшелонами, исчезли так же, как раньше исчезали золотые доллары и рубли.
Маленький Вилли Фюрст, владелец гостиницы в Моравской Остраве, самый информированный из всех нас, «терезинцев». Почти все время он сидит внизу в «большой кассе», и все передвижения эсэсовцев происходят у него перед глазами. В окно он может наблюдать за перемещениями перед бараком эсэсовцев и перед комендатурой. В самой «кассе» он много чего слышит, потому что там постоянно задерживается кто-нибудь из них, особенно чином повыше. Кажется, что среди 12 членов бригады «золотых евреев» Вилли всегда играет второстепенную роль: немного ироничный и услужливый, глуповато-серьезный и циничный, отстраненный, как банковский служащий, которого направили сюда для консультации. Даже нам иногда трудно понять, в каком количестве разных тональностей Вилли играет одновременно. Черные глаза, кустистые брови, щеточки усов и вся его округлая фигура – всё участвует в игре. Это очень нравится Францу; а вот Кютгнер не чувствует таких тонкостей. Зало Зауер, помоложе и повнушительнее, иногда прямо-таки мрачен и неразговорчив. Иначе они с Вилли и не смогли бы образовать такую сыгранную пару. Они неразлучны, как я с Карлом, нет, по-другому, но тоже неразлучны: у них общие одеяла, ложки и мысли. От Вилли мы узнаем, что господа чрезвычайно довольны балканскими эшелонами. Столько материала не принес ни один из предыдущих эшелонов. Но в отношении денег и драгоценностей он оказался беднее. Тут польские эшелоны держат первое место, хотя они и вшивые.
– И правда, они здорово нас выдрессировали. Раньше, когда приходил эшелон, мы никак не могли справиться с горами вещей. Теперь, не прошло и трех недель, а все выглядит так, словно эти двадцать четыре тысячи сюда и не привозили. Теперь мы положим еще немного в «большую кассу». Вероятно, на следующей неделе они отправят часть денег и золота в Люблин. Не бойтесь, – Вилли меняет тон, – всё они не заберут. Что-нибудь оставят здесь, на всякий случай. Мы ведь понимаем друг друга.
– А вы внизу можете хоть примерно прикинуть, сколько денег уже прошло через ваши руки?
– Где там. Совершенно невозможно. Ты что, думаешь, мы указываем верные суммы? Предположим, что при всех спекуляциях и гешефтах треть всех денег оседает у нас в кассе. Ими потом спекулируем и мы, и наши начальники. Мы тоже зарываем и прячем деньги, золото, украшения, как и вы тут наверху. Нас в бригаде двенадцать, и каждый спекулирует, у каждого есть кто-то в жилом бараке, кто приносит ему еду. А ребята из СС, они ведь приходят сюда к вам, словно в универмаг, а к нам, словно в банк. Никто из них, ни наш шеф Сухомел, ни высшие чины не заинтересованы в слишком большом порядке и точности. Вот если бы все это однажды стало известно командованию в Люблине, а еще лучше в Берлине. Недавно Кюттнер и Франц чуть было не подрались. Я видел в окно, как они столкнулись на улице. Кюттнер, совершенно вне себя, кричал, что все это – безобразие и свинство, что он поедет в Берлин и там обо всем доложит. Оказывается, Франц тоже спекулирует, но никто точно не знает, как он это делает. Правда, сейчас, когда мы снова кое-что проворачиваем, я бы не хотел, чтобы там, совсем наверху, что-нибудь узнали о денежных махинациях. Нас они тогда перетасуют, ребят из СС заменят. Придут новые, алчные, еще не нажравшиеся досыта…
Вилли еще раз меняет тон и, уходя, говорит:
– Нужно построить наше дело по образцу их собственной организации. Вот как у них есть бригады с капо и бригадирами. А за некоторыми опасными местами придется смотреть особо. – В сопровождении Зало Вилли пускается в путь по проходу между боксами, размахивает чемоданчиком и выкрикивает, как зазывала на ярмарке: – Деньги, золото, драгоценные камни, всевозможные украшения…
РАСКРАШЕННЫЕ ВСАДНИКИ АНТИХРИСТА…
Вечерами мы снова часто ходим в мастерские на тайные собрания. Вначале речь идет о том, чтобы в каждой бригаде было несколько надежных людей, которые обрабатывали бы каждого в отдельности и организовывали всю бригаду в боевую группу. Особая роль отводится капо Раковскому, особенно теперь, потому что староста лагеря Галевский лежит в амбулатории с «треблинкой», и тиф протекает у него достаточно тяжело.
О Раковском известно, что он в Треблинке – одиночка, но сильный, ему никто не нужен. Он ни с кем не сошелся близко, никто не знает наверняка, думает ли Раковский на самом деле то, что он только что сказал. Он – самый рисковый спекулянт из всех, обжора, пьяница, крикун. И всё только для себя, всё в одиночку. Если его однажды поймают, ему придется не сладко. Но нет, они и не хотят его ловить. Если бы хотели, уже давно могли бы это сделать. Но пока он их устраивает. Охранники от него в восторге, потому что он такой огромный и умеет так громко орать. Говорят, ему все достают, они все время делают с ним гешефт. Говорят, в его огромных, словно надутых брюках всегда есть кусок сала, бутылочка водки и несколько банкнот. Его ребятам пришлось, наверное, как следует поискать, пока они не нашли подходящие брюки, в которые влезла его мощные ляжки. Еще одна своеобразная черточка: эти две ляжки внизу переходят в тощие Х-образные икры.
Но раз уж Раковский в таких приятельских отношениях с охранниками, то не мог бы он выяснить, как они повели бы себя в том или ином случае? Не мог бы он им намекнуть, что «германцы» близки к поражению и проиграют? Некоторые бригады, которые работали за пределами лагеря, с помощью охранников выменяли даже газеты. Там можно вычитать между строк кое-что обнадеживающее. А некоторые эсэсовцы задумчиво бродят по лагерю и часто
