– Да. Правда.
– Правильно.
– Потому что – свобода. Я свобо-оден! – запел мой сын.
Вот он – единственный человек, кто меня понимает.
65
Тянутся колючей проволокой эти дни. Февраль, март. Болел я в марте, аккурат в революционный женский праздник.
Работа – дерьмо, и дома fuck, лишь «Фейсбук» по-прежнему – друг мой и помощник.
И всё же я стараюсь не индульгировать. Усилия над собой делаю, трудно мне, но делаю.
На столе передо мной – записная книжка. Я выписал самые нужные фамилии. Напротив фамилий – телефоны. Эти люди должны мне помочь, я не хочу возвращаться в Москву на пустое место. Кому-то из них помогал я. Кто-то просто хороший знакомый. Кто-то – друг. Должно, должно что-то выстрелить.
Я начинаю.
Кораблёв И. А. Хороший парень. Мы с ним вместе в командировку ездили, в Новосибирск. А потом, год спустя, когда я был с проверкой в одном месте, выяснилось, что в месте этом самом работал его брат. В Москве находилось место. Хорошее, сытное.
– Палыч, не лютуй там, ладно? Он только-только работать начал.
– Ладно, – говорю, – не буду.
Помог я Ване Кораблёву. Теперь, может, он поможет мне?
– Привет, Ваня!
– О, Андрей Палыч! Сколько лет, сколько зим!
И тут начинается бред сивой кобылы. С моей, разумеется, стороны. Чёрт знает что начинается. Я излагаю суть проблемы и представляю, как человек, держащий трубку за Уралом, с той стороны, меняется в лице.
Уехал в другой город. Женился. Не прижился. Работа – дерьмо собачье. Ребёнок скучает. Нужно возвращаться обратно.
Я произношу всё это, и мне ужасно неловко.
– Ну, да. Ну, да, – бубнит Ваня, – ситуация…
– Поспрашивай, может, в твоём отделе место появится?
– Да мне и не у кого спросить, Палыч. Я же тут никого не знаю.
Теперь моя очередь измениться в лице. Человек работает в Конторе два года. До этого он работал где-то здесь. Или в Кургане, или в Челябинске. Кто-то его позвал в Контору. И он никого не знает.
Далее.
Игорь Касьянов. Игорюша! Друг мой, он в Тамбове когда-то следователем в прокуратуре работал. Мы познакомились на почве любви к року. Встретились осенним промозглым воскресеньем в магазине, известном в узких тамбовских кругах как «Букс». Книги, короче. «Книги», «Books» и прочие языковые версии лучшего подарка всех времён и народов до сих пор украшают белую стену одного из зданий по улице Интернациональная. Сейчас, по-моему, там жрут. «Пицца» сейчас в этом заведении. А тогда, в бездуховные девяностые, там торговали книгами, пластами, CD-дисками и кассетами. Сидели два прикольных чувака, то пьяными были, то обкуренными. Сидели и несли людям рок-культуру.
Игорь был поражён, увидев меня там. Мент и рок – сами понимаете. Прокурор и рок, кстати, тоже.
На радостях мы отправились к нему домой и стали пить водку, слушая Гребенщикова…
В 2005 году Игорь тоже перебрался в Москву и занял пост директора правового департамента одной из строительных компаний. Неужто я каким-то, мать его, юристом не смогу работать? А ну-ка…
«Привет, Игорёк», – пишу в «Фейсбуке», ну, и та же песенка. Так, мол, и так. Женился, не прижился…
«Ужимаемся, Андрюха. Кризис».
Другим звоню, другим пишу.
– …А зачем ты уезжал? Кризис сейчас. Никуда не устроишься.
Зачем уезжал? Это самый добрый вопрос. В кавычках. Как там орал Груздев в «Месте встречи изменить нельзя»? Вы же наповал меня бьёте этим вопросом!
Воображение моё разыгрывается. Поднимается перед глазами растяжка красного цвета, ползёт вверх. Такая, что в советские годы на демонстрациях вывешивали. И – буквы цвета мела, печатные. «ЗАЧЕМ ТЫ УЕЗЖАЛ, ВЕТРОВ?».
66
Иногда я тону в её взгляде. Он полон ласки, этот взгляд, море её там разлито.
Как может всё это сочетаться в одном человеке, думаю я, агрессия и доброта?
Она называет это несдержанностью. Я квалифицирую как хамство.
67
Любовь несёт разрушение. В моём случае первой мишенью стала семья. Шарахнула пушка, не промахнулась. Прямо в крышу угодил снаряд, и разлетелось всё к чёртовой матери. Хлипенький был домик, наверное. Да. Но всё-таки он был.
