Глава 13
Остаток путешествия Гарри почти не видел Троелса и лишь в самом конце обнаружил, что он проводит время на нижней палубе, где у него были свои дела с семьями мигрантов, которых Гарри краем глаза видел в Ливерпуле. Погода и море успокоились – или, может быть, к ним наконец привыкли, – и пассажиры понемногу начали собираться в ресторане. Гарри много времени проводил с женщинами в чёрном, почтенными уроженками Торонто, в самом деле носившим траур – в Англии они были на похоронах отца. Они привлекли священника к игре в карты, и Гарри нужен был им в качестве четвёртого игрока в бридж.
Когда Троелс наконец появился, его окружала компания немного угомонившихся английских щенков. Поймав взгляд Гарри, он без улыбки чокнулся с ним бокалами, и Гарри подумал, не сожалеет ли его новый знакомый о своей чрезмерной дружелюбности в тот вечер, когда они ужинали тет-а-тет. Но Троелс нашёл его в толпе на палубе, когда пассажиры вновь увидели землю.
Не думал ли Гарри, поинтересовался Троелс, о том, чтобы поучиться основам фермерства несколько месяцев или даже год, прежде чем начать обрабатывать свой участок? Когда Гарри сказал, что думал и что эта мысль показалась ему разумной, Троелс сообщил, что на этот случай у него готов план. Вместо того чтобы помчаться в прерии раньше щенков, которые ещё долго пробудут в Торонто, спуская свои сбережения, он собирался навестить мужа двоюродной сестры, у которого были только дочери, и хозяйству всегда требовались рабочие руки.
– Ты же не особенно хочешь увидеть Торонто, верно? – спросил он не слишком дружелюбно, и Гарри, после долгих бесед с дамами-картёжницами очень желавший увидеть Торонто, соврал и сказал, что предпочтёт сберечь деньги и скорее отправиться в путь.
Вот как вышло, что, сойдя с корабля в Галифаксе, он сразу же купил билет в один конец на поезд, отправлявшийся в город под названием Мус-Джо.
Поезд был ужасен. Дамы-картёжницы назвали его изумительным, но, очевидно, никогда в жизни им не ездили и, как предположил Гарри, восхищались только тем, что он символизировал. Поезд означал колонизацию, может быть, даже цивилизацию, воплощённую в стали, дереве и двух изрыгающих пар чудовищах-локомотивах. Их должно быть два, сообщил Троелс, не только из-за большого размера и веса поезда, но и ввиду смутной опасности, что снег на их пути ещё не совсем стаял.
В поезде был вагон первого класса, но Троелс отмёл эту возможность, заявив, что первый класс – для богатых туристов и дураков и что они лучше чаще будут приходить сюда обедать. Они разместились в одном из длинного-предлинного ряда вагонов, приспособленных для того, чтобы доставлять пассажиров в западные прерии как можно быстрее, без промедления. Сиденья были деревянными и такими же твёрдыми, как церковные скамьи. Откидные спальные полки напоминали огромные чайные подносы, искусно врезанные в потолок. Эти полки сразу же заняли, предпочтя их деревянным сиденьям, то ли потому что мужчины и женщины были измучены бессонными ночами, проведёнными на ещё более неудобных спальных полках корабля, то ли из-за страха, что, учитывая, какая толпа хлынула в поезд, потом будет значительно труднее занять место под солнцем.
В каждом конце каждого длинного вагона располагалась печь. Эти печи никогда не простаивали и почти никогда не стояли в одиночестве без пассажиров, жаривших толстые куски жирной колбасы или обрезки столь же непонятного мяса. Воздух был плотным не только от запаха жареной пищи, но и от вони грязной одежды, алкоголя, табака, немытого тела. Всем велели сгрузить багаж, старательно размеченный, в особый вагон, но нашлись вещи, с которыми пассажиры побоялись расстаться, поэтому отовсюду торчали тюки и коробки, размещённые на коленях, под ногами и даже под головой в качестве подушек.
Воспитанный в послушании, разнервничавшись из-за нетерпеливой расторопности Троелса, Гарри сдал в багаж всё, кроме паспорта, денег и брошюрки. Конечно, он изучил её вдоль и поперёк, но теперь, опасаясь, что излишняя простота стиля обманчива, начал заново, вглядываясь в значимые подробности, которые мог упустить в первый раз. Его внимание постоянно отвлекали. Вокруг не смолкало гудение разговоров, по бо´льшей части на незнакомых языках, отчего они мешали чтению не больше, чем пение птиц, но взгляд то и дело притягивали люди.
