ночи, а наутро оказался выпущен «благодаря сочувствию добрых людей». Именно так выглядели события в изложении одной из сторон.
«Имею честь донести, что то и другое совершенно несправедливо», – рапортовал квартальный надзиратель Никитин петергофскому полицмейстеру полковнику Меньчукову. По его версии, дело обстояло совсем иначе: той злополучной ночью фонтанный подмастерье в отставке Степан Иванов, квартирующий с тремя взрослыми сыновьями в мезонине у домовладельцев Труниных, был нетрезв. Домашнюю компанию родителю составлял один из его отпрысков, Василий, также воздавший должное Бахусу. В какой-то момент вспыхнула ссора: «Отец требовал от сына Василия, улегшегося на двух простынях, одну из них, за что обеспокоенный Василий обругал отца».
Иванов-старший отвесил наследнику затрещину и тотчас получил от него кулаком в ответ. Тут в каморке появился навеселе сын Михаил, вступившись за честь отца, он принялся энергично тузить недостойного брата. «Таким образом, между ними увеличилась драка и шум, встревоживший более всего квартировавшего под квартирой Ивановых протоиерея Василия Зверева, а также других жильцов», – описывал ситуацию квартальный надзиратель.
Когда в дом явились городовые, священник буквально умолял арестовать членов беспокойного семейства, жалуясь на то, что они нарушают ночной покой, постоянно устраивают скандалы и дебоши. В итоге стражи порядка поднялись в мезонин, чтобы вмешаться в происходящее.
По версии надзирателя, Михаил Иванов побил полицейских, после чего его задержали. Пожилой отец вступил в схватку с правоохранителями – пришлось усмирять еще и его, а когда на крики явился самый младший – Алексей Иванов, «вооруженный» кочергой, дело приняло совсем скверный оборот…
Тем временем у дома собралась толпа из встревоженных жильцов соседних зданий, ожидавших исхода драмы. Протоиерей Зверев охотно делился со всеми подробностями бурной жизни семьи Ивановых, выражая надежду на их удаление. Правда, наутро он не выдержал и сам съехал из «нехорошего» дома.
Мировой судья, рассматривавший дело о ночных беспорядках и превышении полномочий городовыми, счел вину сторон «обоюдной» и прекратил производство. Это решение не устроило Михаила Иванова, заручившись поддержкой Петергофского дворцового правления, он обжаловал его перед съездом мировых судей. Но, вопреки надеждам канцеляриста, апелляционная инстанция «за нарушение спокойствия и тишины» наложила на него денежный штраф в размере 8 руб.
Документы же, касавшиеся полицейских, поступили к прокурору Анатолию Кони. Внимательно изучив все обстоятельства и взвесив аргументы сторон, он пришел к заключению, что оснований для продолжения уголовного преследования городовых нет. Дело было закрыто.
«А разве не правда?»
Происшествие, случившееся в августе 1860 года во время всенощного бдения в Александро-Невской лавре, оказалось настолько резонансным, что о нем доложили на самый верх: «Полагаю означенного дворового человека, который за настоящий поступок арестован, выслать посредством внутренней стражи на родину», – указывал петербургский генерал-губернатор Павел Игнатьев министру внутренних дел Сергею Ланскому.
Дело обстояло так: в то время, когда собравшиеся в храме верующие слушали проповедь священника, некий бородатый мужчина крестьянской наружности внезапно принялся громогласно и бойко рассуждать о скором освобождении крепостных… На него оборачивались и шикали, но «глашатай свободы» наперекор всему продолжал.
Присутствовавший на богослужении офицер полиции пробился к нему сквозь толпу и велел замолчать. Однако нарушитель спокойствия не собирался униматься и с чувством праведного возмущения заявил: «А что, разве не правда? Я знаю верно, что уже есть манифест о свободе крестьян».
После этих слов в храме воцарилась тишина. Крестьянская реформа была необычайно злободневной темой, активные споры о ней велись уже несколько лет и буквально лихорадили российское общество… Дабы не провоцировать кривотолков и споров в неподобающем месте, страж порядка счел за благо арестовать чересчур «осведомленного» обывателя.
Задержанный смутьян, как следует из архивных документов, оказался дворовым человеком (домашняя прислуга помещиков) из Рязанской губернии Нестором Денисовым. Будучи отпущен хозяином в столицу на заработки, он подвизался в лавке портного мастера Фриберга. Как значилось в отчете полиции, на храмовую службу Денисов явился в «весьма нетрезвом виде»…
В итоге слишком «осведомленным» крестьянином заинтересовалось Третье отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии, ведавшее политическим сыском. Однако каких-либо закулисных тайн и источников, связанных с ним, выведать не удалось, зато выяснилось, что портной Фриберг, равно как и квартирные соседи, отозвался о Денисове самым положительным образом: «Характера спокойного, в нетрезвой жизни не замечен и в исполнении своих обязанностей всегда был исправен».
Главный начальник Третьего отделения Василий Долгоруков доложил о Денисове императору Александру II. Тот распорядился проявить снисхождение к словоохотливому крестьянину и не высылать его из столицы.
Дальнейшая судьба Нестора Денисова неизвестна, но в публично заявленных надеждах на освобождение он оказался весьма близок к истине. Осенью того же 1860 года Редакционные комиссии, созданные для составления проекта крестьянской реформы, завершили работу, а спустя полгода после инцидента в Лавре, 19 февраля 1861 года, Александр II подписал манифест «О всемилостивейшем даровании крепостным людям прав состояния свободных сельских обывателей».
Дважды Лев
«Сын мой Лев, находящийся и ныне в Вашем ведении, в числе учеников Академии художеств, сильно желает вступить в нынешнее роковое время в действующие (не запасные) защитники правого дела, – так писатель и лексикограф Владимир Даль обращался к министру уделов Льву Перовскому и добавлял в качестве постскриптума: – Сын мой стреляет из винтовки довольно порядочно».
На календаре весна 1855 года, в Крымской войне Россия противостояла союзной коалиции Великобритании, Франции, Османской империи и Сардинского королевства…
Единственный сын будущего автора «Толкового словаря» родился в 1834 году в Оренбурге. В ту пору Владимир Даль служил чиновником особых поручений при военном губернаторе и командире Отдельного Оренбургского корпуса Василии Перовском, который и стал крестным родителем новорожденного.
Лексикограф нарек своего первенца тремя именами: Лео Базиль Арслан. Первое – в память брата Льва, погибшего тремя годами ранее при штурме Варшавы во время польского восстания, второе – в честь собственного начальника, а третье в переводе с тюркского также означало «Лев». В письме сестре Паулине в 1835 году Даль сообщал: «У сына моего глаза голубые, волосы – не знаю, какие будут, теперь русые. Он бегает сам и ломает все, что в руки попадется. Большой разбойник».
В четырехлетием возрасте мальчик лишился матери. Через некоторое время отец снова женился, вторая супруга Екатерина Львовна родила дочь Марию… Осенью 1841 года семья переехала в Петербург – к новому месту службы лексикографа, ставшего секретарем товарища (заместителя) министра Императорского двора и министра внутренних дел Льва Перовского. В казенной квартире в доме министра, расположенной в доме за Александрийским театром, на свет появились две сестры маленького Льва – Ольга и Екатерина.
