— их тихую неполноту.
И ведь не так уж была вопиюща эта подлая, упоительная разница.
Брюнетка Инга была чуть крупнее и чуть выше шатенки Лидии, чуть шире ее в бедрах. Носила небольшой, но крайне чуткий бюст, немного уступая Лидии в конкретном размере. Первая жена Корнея тщательно истребляла волосы на теле — даже вопреки вялым протестам мужа. Инга терпеть не могла эпиляций и, помнится, даже доказывала Корнею бессмысленность бритья подмышек — с точки зрения борьбы с запахами. Было, конечно, кое-что еще: волшебный цвет и гладкость ее кожи, упругость тела, неизмеримая никоим образом и уловимая лишь жадным индикатором мужской ладони. Были и иные нюансы, отличия, оттенки цветов и форм, способные, как выяснялось, будоражить и вызывать вопрос о смысле бытия.
Производя время от времени эти сопоставления, имевшие ветеринарный привкус, Корней испытывал что-то вроде досады и смутного стыда. Уходить от одной женщины к другой, попадая к этой последней в физиологическую зависимость, — что-то было в этом подловатое и унизительное, для выбирающего мужчины в том числе.
Он привык считать себя человеком рассудочным. Но в те дни рассудочность выражалась лишь в стремлении подыскать какие-то душевные мотивации помимо угрюмо биологических. С этим было сложнее. Обижаться на первую жену было не за что, претензии к ней не выкраивались при всем старании. О невыносимых женских характерах Корней был наслышан в основном от бедолаг-приятелей.
Инга, впрочем, словно олицетворяла добрую преемственность. Ее душевный склад напоминал Лидию. Главным их общим достоинством проступала уравновешенность, незаносчивая уступчивость — столь востребованная мужским эгоизмом. Правда, выражать себя это качество могло по-разному. Лида была добродушной болтушкой, что особенно проявлялось в легком подпитии. Инга оставалась молчаливой и до поры могла производить впечатление человека замкнутого.
Все эти болезненно-кропотливые копания заняли у него примерно месяц. Потом вихрь завертелся.
В сюжет вплелись обстоятельства, вызревавшие исподволь. У Корнея и Лидии, супругов с пятилетним стажем, не было детей. И если поначалу, в первые три года, это служило поводом для бесед о безоблачном досуге или о мифической Лидиной карьере, то позже выросшее беспокойство как бы само стало третьим членом семьи. Жена, в конце концов, дотошно обследовалась, получила самые оптимистичные результаты (Корнею более всего запомнились ее ежеутренние ректальные измерения температуры). Он же проходить тесты так и не решился. Мужественность имеет свои пределы.
Вопрос, между прочим, становился для него все более болезненным. Тогда, в тридцать четыре года, он, пожалуй, и не представлял себе — насколько болезненным. Велес тогда старался не давать простора едкому опасению. Об уязвимости бездетных браков он размышлял, но в итоге просто решил довериться естественному ходу событий. Мудрейшее из решений.
Вопрос, однако, никуда не делся, лишь сменил статус: из тактического тихо перерос в стратегический. Жена более об этом с ним не заговаривала, но ее спорадическая пылкость при полном (и всегдашнем) игнорировании противозачаточных средств могла напомнить о многом. Красноречивое умолчание, установившееся надолго, само по себе становилось темой.
К ней Корней решился обратиться в тот последний или предпоследний их разговор. На одну из его неожиданных реплик о том, что она еще сможет найти человека, который сделает ее матерью, Лидия никак не ответила. Только сумрачно посмотрела.
В сущности, Корней оказался прав.
На противоположном берегу в это же время также ускорился процесс, до этого успешно тлевший. По словам Инги, разрыв с мужем назревал у нее давно. И такое решение проблемы вроде бы находило понимание у дочери. Причина оригинальностью не отличалась. «Если бы он просто пил, — говорила Инга, блистая глазами, — но он стал все чаще поднимать на меня руку… И знаешь, что самое дурное… Что ему это, кажется, просто понравилось!» Корней потрясенно шевелил плечами.
За короткий период времени он принял несколько быстрых, но хорошо осмысленных решений. Снял однокомнатную, грязноватую квартирку у Речного вокзала и в одночасье перебрался туда с двумя новенькими чемоданами шмоток. Потом отдельно довез книги. Перевел на счет Лидии большую часть своих трехлетних накоплений — в качестве отступного. Потом довез еще некоторую сумму — наличными. Разговор, получивший статус финального, выдался особенно тяжким. Несколько звенящих фраз жены, становящейся бывшей женой, он тогда долго еще взвешивал и осмысливал.
Они звучали дурным, грозовым предзнаменованием для нового этапа его жизни. Но этап уже начался, да и мог ли он при подобных обстоятельствах ждать каких-то иных фраз?
Спустя четыре месяца после первой встречи с Ингой он переехал в ее двухкомнатное жилище в Измайлово, не сохранившее ни малейших следов долгого обитания другого мужчины. Десятилетняя Майя смотрела все еще настороженно и как-то отстраненно.
Они тогда еще планировали со временем продать их измайловскую квартиру, доплатить и купить новую — трехкомнатную. Но потом как-то не было особой нужды и охоты.
Корней приучился вскоре говорить о Майе как о дочери и охотно произносил: «А у меня дочь вчера…», «А я тут дочери купил». Велес начинал переживать, если не сказать психовать, когда Майя заболевала — что случалось нередко. Он, наверное, созрел для отцовства. Это должно было радовать Ингу. И в общем, она действительно выглядела счастливой. Своеобразная, чуть сумрачная ее красота теперь, когда ей было немного за тридцать, будто набрала еще силы.
3
Окрестности Ново-Иерусалимского монастыря — одно из красивейших мест ближнего Подмосковья. Покупка кирпичного коттеджа среди здешних лугов на берегу реки по ценам сопоставима с покупкой дома на берегу Эгейского моря недалеко от Афин. В таком духе размышлял частный детектив Антон, сидя за рулем небольшой японской машины и докуривая вторую сигарету. Рядом напарник по фамилии Линько — полноватый, потливый, но чуткий, удерживал у глаз тяжелый армейский бинокль, нежно касаясь кольца настройки. В этом положении он пребывал почти полчаса, совершенно слившись с оптическим прибором.
Автомобиль стоял на невысоком холме, почти целиком вместившем городок Истру. Сыщики выбрали тихий окраинный проулок, вьющийся между белыми девятиэтажками, а затем круто сбегавший вниз. Отсюда, с холма, открывались зеленые пустоши и взгорья, между которыми гнездились красные крыши дорогих жилищ. Одно из них буравил сейчас усиленный армейской оптикой взгляд сыщика.
Речка, скользящая между поросших старыми ветлами берегов, рассекала пустошь пополам и уходила на запад, туда, где в несколько зубчатых рядов вставал темный еловый лес. Над лесом величественно сияла огромная коническая четырехъярусная башня — серебряная, с небольшой золотой маковкой. Рядом надувался второй золотой купол — исполинского диаметра.
Текущая у подножия холма река называлась, как и городок, Истра. Но в тех местах, где она вырывалась из леса, огибая монастырь, ее же принято было
