Грета сняла с себя фартук, скрутила его и подложила под голову святому отцу. Люди встали со своих мест и подошли ближе к кафедре. Некоторые из них шептали молитвы и возносили руки к Господу, веря в то, что он спасет Матиаса.
Госпожа Ларсен открыла свою сумку и достала флакон. Вытащив пробку, она поднесла горлышко с жидкостью к губам.
– Выпейте это.
Но отец Матиас не слышал ее. Он продолжал что-то бубнить, пока вдруг не вскинул руки перед собой и не закричал:
– Дьявол! Он пришел за мной! Я так и знал!
– Тише, тише. – Ингрид гладила его по седым волосам, пока судья Берг силой вливал в него жидкость из ее флакона.
Святой отец обернулся к главному входу. Дверь утонула в тенях. Оттуда на него смотрели два горящих глаза.
– Он здесь, – прошептал Матиас.
Словно получив приглашение, он медленно двинулся к трибуне. Тень следовала за ним неотступно, скрывая под собой церковные стены и колонны. Прихожане, сидящие на скамьях, не видели того, что видел отец Матиас, – поэтому застыли в невозмутимости. Как только он проходил мимо них, на их лицах проступали синие пятна, а кожа покрывалась язвами и гнойными струпьями.
– Проклятие. – Изо рта Матиаса пошла пена.
Он остановился прямо перед алтарем. Его обугленные до мяса руки тянулись к Матиасу.
– Ты… – прохрипел святой отец, и тело охватил приступ конвульсии.
Порождение злых сил нависло над стариком. На черной и бесформенной голове, как древесный уголь, горели десятки хаотично разбросанных глаз. Их размер никак не подходил величине головы. Казалось, что глаза эти должны принадлежать ребенку, но никак не двухметровой фигуре, окутанной черным дымом. Его губы разлепились со звуком рвущейся кожи и показали кривые, желтые, с налетом гнили клыки. Их бесконечные ряды таяли в темноте глотки существа.
Оно протянуло руки, вонзило тонкие пальцы в рот и нос святого отца. Конечности существа удлинялись и проникали вглубь. Матиас чувствовал, как когтистые пальцы корябают его легкие изнутри, как ледяная ладонь сжимает его сердце, как сгущаются тени в глазах и накрывают их пеленой.
Люди не видели того, что видел перед смертью святой отец. Со скамеек они следили за тем, как доктор Ларсен пытается оказать необходимую помощь. Но чем больше старика била судорога, тем очевидней стало то, что случилось после. Издав последний вздох, отец Матиас выгнулся, скрипя зубами, и обмяк.
– Он умер, – сухо произнесла госпожа Ларсен, не прощупывая пульс Матиаса. – Ничего другого я сделать не могла. – Она сложила руки старика ему на грудь и поднялась.
Грета, сидевшая рядом, закрыла лицо руками и, не сдерживая себя, с воем разрыдалась.
Она стала первой. За ней, словно по цепочке, другие женщины обратились к слезам. Пятничная служба стала траурной процессией.
6
Еще месяц назад совет собирался не чаще чем раз в неделю. Обычно их разговоры касались лесных вредителей, предстоящей непогоды или праздничной ярмарки. Сейчас же каждый новый визит в кабинет мэра нес в себе только дурные вести.
Карл Ольсен пропустил пятничную службу и потому оказался среди последних, кто узнал о смерти отца Матиаса. Весть о трагедии дошла до него только после обеда, когда весь город уже обсуждал случившееся. В этот день его кабинет не знал покоя: с самого утра люди выстраивались в очередь каждый со своими бедами и тревогами. Их проблемы камнем падали на плечи мэра, и каждый надеялся, что хоть часть забот Ольсен сможет взять на себя. Дольше всех его одолевала супруга Ивара Торсона, которая никак не хотела смириться с исчезновением. Ей не верилось, что ее муж сбежал вместе с заключенным. Но помочь Карл не мог, своих проблем хватало с головой. На его совет найти сыщика она лишь презрительно фыркнула.
Благо что опиумная настойка, которой его снабдила Ингрид Ларсен, дала некоторое облегчение. Ее сладкий привкус оставался во рту, но вместе с ним уходила тяжесть душевных терзаний.
Выслушав скупой рассказ судьи, Карл тяжело вздохнул, понимая, что это только добавит новых проблем к тем, что уже навалились на город. Гибель отца Матиаса только усилит суеверный страх среди жителей.
– Господин Грунланд хочет отдать свою мастерскую городу, – произнес Карл, желая сменить тему. Он стоял у окна и следил за тем, как на городской площади полным ходом идет подготовка к похоронам.
– В чем причина? – удивился Олаф.
– Хочет уехать подальше на юг, говорит, что местный климат вредит его коленям, – не отводя глаз, ответил Карл, – но я ему не верю. – Он посмотрел на судью.
Олаф Берг сидел за столом, молча вертя в руках массивное перо для письма. Его лицо оставалось непроницаемым, но глаза были прикованы к Карлу, внимательно следя за каждым его словом. Олаф слегка прищурился, словно пытаясь разгадать, что скрывается за этой фразой.
– Думаешь, у него есть какие-то тайны? – Судья Берг вопросительно посмотрел на мэра.
– Как и у всех нас. – Карл развел руками, приближаясь к столу. – Вот ты, Олаф, что скрываешь от меня? – Он вдруг оперся на стол руками, наклонившись вперед.
Судья опешил от такого неожиданного вопроса и на несколько секунд задумался, раздумывая, что ответить. Его взгляд стал чуть более настороженным, но он так и не нашел слов.
– Не тревожься, это я так, к слову, – усмехнулся Карл, отстраняясь и садясь в кресло. – Ведь и ты, и Ингрид, и даже полицейский Хансен – все родом из Гримсвика, и все вы были детьми, когда город накрыла чума. Уверен, что вы явно насмотрелись многого в те дни…
– Мне было пять. – Олаф уставился в стол, его голос стал глуше, словно воспоминания говорили за него. В комнате стояла тишина, нарушаемая лишь звуками, доносящимися с улицы. – Все, что я помню, – это лицо матери. Болезнь забрала ее одной из первых. Им тогда сшивали рты… – Олаф задумчиво потрогал край манжеты. – Суеверные люди полагали, что так борются с холерой. Ее лицо покрыли белой пудрой, чтобы скрыть язвы и гнойники. Она лежала словно живая. Но в то же время… – Его голос надломился. Он попытался продолжить, но слова застряли в горле.
– Не надо, – мягко остановил его Карл. – Твоему отцу пришлось тяжело, куда тяжелее, чем нам. Он ведь тоже был судьей, как и ты?
Олаф, все еще погруженный в воспоминания, кивнул, не поднимая глаз.
– Это была не просто болезнь, – продолжил он, слова звучали тяжелее с каждым разом. – Это было проклятие, которое впустил в наш город господин Форсберг. Мой отец делал все, что было в его силах. Наверное, только поэтому болезнь унесла лишь сотню жителей, а не больше…
– Значит, твой отец был готов к решительным мерам, – серьезно сказал Карл
