Ватанабэ-2 встречаются с Рэйко в Токио. Одним и тем же финалом… который можно трактовать как нам вздумается. Вот лишь несколько версий:
Финал Первый – «мистический». В теле Рэйко – душа Наоко. Одна одолжила своё тело другой[95]. Не случайно завещание Наоко сводится к единственной воле:
– Удивительное дело, – сказала Рэйко, тихонько щёлкнув пальцами. – Завещания никому не оставила, но распорядилась, как поступить с одеждой. Размашисто написала одну-единственную строчку на листе бумаге, который я потом нашла на столе. «Отдайте всю одежду Рэйко». Странная, правда? Думать об одежде, собираясь умереть… Разве это важно? Наверняка много чего хотела сказать.
Наоко в теле Рэйко надевает свою одежду, которую ей для этого завещала, и приезжает к Ватанабэ-1 в «поезде-гробу» – передать, что прощает его, провести с ним фантастическую ночь, а потом унести в «тот» мир (Асахикава, куда уезжает Рэйко, – на Хоккайдо, по ту сторону гор) их неслучившегося ребёнка. А герой «развязывается» со своими мертвецами, исцеляется окончательно, звонит Мидори и признаётся ей в любви. Хэппи-энд, который и публика, и критика с удовольствием проглотили.
Финал Второй – «мифологический». Рэйко – это Мидори, постаревшая на десять лет. Вернувшись в Токио через десяток лет, герой звонит ей по телефону. Где ты сейчас, спрашивает она его в трубке. С тех пор, как ты ушёл скитаться, милый, прошла четверть жизни. Где ты был так долго? Я слишком устала ждать. Как ты осунулся и похудел… Да нет уж, поеду в Асахикаву. Стара я уже для тебя. Да и стыдно в таком возрасте ходить с животом…
Впрочем, как говаривал Крыса, «всё это только версии. Нравится в версиях ковыряться – могу наковырять их тебе хоть сто, хоть двести». Вспомним, что обещал нам щедрый автор: сколько читателей – столько и ответов…
И всё-таки мне кажется, что на третьем, глубинном слое книгу можно вполне объективно воспринимать вот так:
И тогда становится очевидным: год между «двумя» путешествиями – это и есть перекресток, на котором ирреальное становится реальным и наоборот. А значит, можно предположить и Финал Третий, «потусторонний» (которого мы не видим, ибо «окошко в тот мир» после смерти Наоко захлопывается): Ватанабэ-3, промаявшись год на том свете, ни с какой Рэйко не встречался и никакой Мидори не звонил. Он просто умер в путешествии.
Ты снова умер в своём путешествии, парень, потому что не смог забыть её, ведь ты обещал никогда не забывать её, помнишь? У тебя не вышло не думать о белой обезьяне, особенно в тёмной комнате. Ты ушёл туда, к Наоко, где никакой Мидори и быть не могло, ведь «мидори» – это зелень и жизнь, которая в тебе, Крыса, чуть теплилась всю дорогу, и которой ты вечно боялся…
Ну и куда ты пойдёшь на сей раз? Обратно – или-таки домой?
Давай, старина. Допивай саке, решай поскорей – и двигай отсюда на все четыре стороны.
* * *
Студенческое общежитие, в котором с 69-го по 70-й год обитал Мураками, стоит себе в Токио до сих пор. Старая обшарпанная четырёхэтажка в районе Тосэй-Намбоку. Говорят, именно в конце 60-х там пышнее всего процветала «дедовщина», и первокурсникам доставались только самые тесные каморки под крышей. Комната Ватанабэ и Штурмовика, в которой, надо полагать, и жил Мураками, – как раз одна из таких. Забавно представить, но там и сегодня кто-то живёт.
А среди «общажных легенд», передаваемых студентами из поколения в поколение, есть подсказка, откуда в романе «Норвежский лес» могла возникнуть сцена с Нагасавой, глотающим слизняков. Дескать, когда сам Харуки был первокурсником, при очередном «наезде дедов» ему пришлось «на принцип» глотать дождевых червей. Сколько животных пострадало и в чём заключался «принцип» – уже никто не помнит, но сама байка популярна до сих пор.
15. Человек-Столб. Повесть о настоящем самурае
Литература вытекла в песни и фильмы. Оглянемся: сегодня сотни миллионов нас обсуждают песни, десятки миллионов – фильмы, и лишь какие-то жалкие несколько миллионов ещё обсуждают книги.
В современной Японии можно купить и кассеты, и компакт-диски с приличной литературой, начитанной профессиональными артистами. Но точно так же можно купить и книги для слепых с точечками Брайля. Кому что нужнее. Оптимизация потребления, вот и всё. Сама-то книга – как «наиболее универсальная форма сохранения знаний» – у японцев, похоже, остаётся в почете.
Вопрос в другом. Чего бы ещё этакого посохранять?
* * *
1998.08.08–02:23
Здравствуйте, пишут вам работники школьной библиотеки из города *** префектуры Исикава. В июне мы проводили беседу с учениками на тему «Тишина в призведениях Харуки Мураками», для чего около месяца готовились, собирая материал о Вас и Ваших книгах. Возникло много вопросов. Будем рады, если ответите хотя бы на какой-то один из них.
1. Что именно Вы хотите сказать, когда пишете о Тишине?
2. Что Вы чувствуете, когда вокруг Вас тишина?
3. Когда Вы были школьником, Вы нормально общались со сверстниками? И здесь же – хотелось бы узнать Вашу успеваемость по языкам.
4. Вы участвовали в студенческом движении 60-х. Почему сейчас жалеете об этом?
5. (От тех, кто хочет попробовать силы в сочинительстве.) В чём, по-Вашему, секрет написания хорошего текста?
6. Вы – человек, которого «уносит течением» или наоборот? Что, по-Вашему, необходимо, чтобы человека не уносило течением?
Харуки Мураками:
Добрый день. Приятно, что вы так подробно изучаете то, что я делаю, большое спасибо. Вопросы у вас непростые, но я попробую. Хотя сразу замечу: работа писателя как раз и заключается в том, чтобы запихнуть в произведение всё, что он хочет сказать, без остатка. И что-либо объяснять после того, как оно написано, – всё равно что на крышу уже построенного дома ещё одну городить. Прелесть хорошей книги и состоит в том, чтобы читатель мог использовать своё воображение, как ему хочется… В общем, попытаюсь ответить, как смогу.
1. Был ли я когда-нибудь абсолютно одинок? Конечно. Это очень тяжёлый опыт.
2. По-моему, то же, что и все остальные люди.
3. В школе у меня с общением никаких проблем не было. А вот когда я ушёл в писатели, стало гораздо хуже. К японскому языку особой любви не испытывал – экзамены сдал, и слава богу. Английский любил, хотя отличных отметок не припомню.
4. Это не сожаление. Это очень сильное разочарование.
5. Никогда не писать так, как пишут другие. По крайней мере, не пользоваться чужими словами и выражениями.
