В любви он не был счастливым баловнем, случайным дилетантом. К сближению с женщинами он относился так, как серьезный и прилежный художник относится к своему искусству. Мудрено ли, что ему удавалось достигнуть иногда высокого совершенства.
П. П. Муратов. «Образы Италии»В полдень я пошел к г-ну де Вольтеру, он никого не принимал, но г-жа Денни меня утешила. Она была умна, начитанна, был у нее вкус, но без заносчивости; и она была заклятый враг прусского короля. Она просила меня рассказать, как я бежал из тюрьмы, и я обещал исполнить ее желание в другой день.
Г-н де Вольтер к столу не вышел. Он появился только к пяти, держа в руке письмо.
– Знаете ли вы, – спросил он меня, – маркиза Альбергатти Капачелли[97], сенатора из Болоньи, и графа Парадизи?
– Парадизи не знаю, а г-на Альбергатти только в лицо и понаслышке, он не сенатор, а один из сорока, уроженец Болоньи, где их не сорок, а пятьдесят.
– Помилуйте! Что за головоломка?
– Вы с ним знакомы?
– Нет, но он прислал мне пьесы Гольдони, болонские колбасы, перевод моего «Танкреда» и намерен навестить меня.
– Он не приедет, он не так глуп.
– Не глуп? Ужели глупо ездить ко мне с визитами?
– Я говорю об Альбергатти. Он знает, что повредит во мнении, кое, быть может, вы составили о нем. Он уверен, что, если навестит вас, вы распознаете его ничтожество, и прощай иллюзии. Впрочем, он добрый дворянин с доходом в шесть тысяч цехинов и театральный поклонник. Он изрядный комедиант, сочинитель комедий в прозе, не способных рассмешить.
– Знатный титул. Но как это пятьдесят и сорок?
– Так же, как полдень в Базеле в одиннадцать[98].
– Понимаю. Как в вашем Совете Десяти семнадцать[99].
– Именно. Но проклятые сорок в Болонье – другое дело.
– Почему проклятые?
– Они не облагаются податями и посему вершат любые преступления, а потом покидают страну и живут себе на доходы.
– Это благодать, а не проклятие, но продолжим. Маркиз Альбергатти несомненно литератор.
– Он хорошо пишет на родном языке, знает его изрядно, но утомляет читателя, ибо слушает одного себя, и притом нелаконичен. К тому же в голове у него пусто.
– Он актер, вы сказали.
– Превосходный, коли играет свое, особенно в роли любовников.
– Красив ли он?
– На сцене, но не в жизни. Лицо невыразительное.
– Но пьесы его имеют успех.
– Отнюдь. Их освистали бы, если б поняли.
– А что вы скажете о Гольдони?
– Это наш Мольер.
– Почему он именует себя поэтом герцога Пармского?
– Чтобы обзавестись каким-нибудь титулом, ибо герцог о том не ведает[100]. Еще он именует себя адвокатом, но он только мог бы быть им[101]. Он хороший комик, вот и все. Я с ним в дружбе, и вся Венеция это знает. В обществе он не блещет, он безвкусен и приторен, как мальва.
– Он мне писал. Он нуждается, хочет покинуть Венецию. Это, верно, не по нраву хозяевам театров, где играют его пьесы.
