«Она настоящее чудо, — сказал мне мой отец. — Я знаю, сейчас нелегкое время, но она справится. Я просто знаю это».
Меня слегка затошнило, когда отец озвучил то, о чем я боялся даже думать.
Я понимал, что Келли сейчас нуждается во мне, но, если мы не выйдем из больницы с Джуни на руках, захочет ли она видеть меня в своей жизни.
В конце концов я осознал опасности, грозившие нашей дочери. Исчезновение ребенка из инкубатора 695, отверстие в кишечнике Джунипер и риск того, что ее кишечник отмирает, сделали невозможным восприятие смерти как чего-то далекого.
Теперь я понял, что мы застряли в неопределенности, где каждый момент балансирует на грани между жизнью и смертью, всем и ничем.
Я не мог просто сидеть возле инкубатора и наблюдать за тем, как Джуни вздрагивает. Каждое утро на рассвете, когда медсестры открывали крышку инкубатора и осматривали ее, я старался быть полезным. Я научился ставить термометр ей под мышку, не повреждая при этом кожу, несмотря на то что Джунипер каждый раз со мной боролась. Я научился расчесывать ей волосы, не надавливая на ее мягкий череп, и протирать ей рот изнутри мягкой губкой, смоченной в дистиллированной воде. Раз в день кому-то нужно было брать ее на руки, пока медсестры меняют одеяло.
Когда Трейси впервые попросила меня об этом, я испугался: а вдруг ребенок развалится на части у меня на руках?
Трейси комментировала каждое мое действие, будто учила меня обезвреживать бомбу. Я просунул свои пальцы под ребенка, собрал все провода и трубки, обхватил ее голову одной ладонью, а тело другой и поднял ее на несколько сантиметров. Я чувствовал, как кости ребенка двигаются.
«Отлично, — сказала Трейси. — Просто подержите ее так».
Трейси появлялась рядом с нами все чаще. Она никогда не объявляла об этом, но мы поняли, что она приняла решение стать нашей медсестрой. В ее голосе я слышал нотки индианского акцента. В старших классах я знал девушек, похожих на нее, и восхищался ими. Эти энергичные девушки гоняли на автомобилях по проселочным дорогам, идущим через кукурузные поля; они были убеждены в том, что хорошо, а что плохо; они ничего и никого не боялись; своими острыми языками они могли любого разрезать, и у них не было ни грамма терпения к тем, кто задавался. Судя по моему опыту, эти девушки превращались в женщин, которые тихо правили миром.
Она сказала мне, что никогда не хотела становиться медсестрой, но отец заставил ее. Много лет назад он отговорил ее мать быть медсестрой и до сих пор чувствовал вину за это. Трейси поступила в школу сестринского дела, но решила перейти в колледж косметологов, как только узнала, что ей придется препарировать кошку. После серьезного разговора с отцом она все же осталась.
«Я рад, что он так поступил», — сказал я.
Мне хотелось поблагодарить отца Трейси. Отцам слишком легко оказаться за бортом жизни ребенка.
С самой беременности, мать является для ребенка центром вселенной, а ее тело — океаном безопасности, поддержки, комфорта.
Отцы могут делать массаж ног матери ребенка, следить за правильностью ее питания и возить ее к врачу, но они остаются вдалеке от своего чада. Мы разговариваем с округлившимся женским животом, надеясь, что, кто бы ни был там внутри, услышит наши слова, смешанные со звуками сердцебиения и дыхания матери. Когда ребенок рождается, он продолжает считать себя и свою мать единым целым. Мать для ребенка — целый континент. Ее сила притяжения нерушима.
Отец играет второстепенную роль. Он наблюдает за тем, как мать ухаживает за ребенком, и понимает, что ему никогда с ней не сравниться.
«Теперь у тебя две работы, — сказал мне однажды отец другого ребенка, когда родился Нэт. — Отныне ты мул и клоун».
Рождение Джунипер было болезненным для всех нас, но оно дало мне возможность помогать своей дочери так, как доводится не многим отцам. Она была более уязвимой, чем любой ребенок, которого мне доводилось видеть, но она все равно была просто младенцем. Книг о том, как обращаться с микромладенцами, не существовало, поэтому мне пришлось справляться самостоятельно. Когда приходил кто-то из лаборатории, чтобы взять у Джунипер кровь, я наклонялся к дочери и говорил ей, какая она смелая. Когда ей делали очередную эхокардиограмму, я пел ей песню Железного Дровосека «Если бы только у меня было сердце» из «Волшебника страны Оз». Ее глаза были зажмурены. Возможно, она видела мои очертания. Но я знал, что она слышит меня, потому что каждый раз, когда я читал ей очередную главу «Философского камня», она затихала.
