Повстречались однажды
Впервые я увидала её в кафе «Огонёк». Там всего девять деревянных столиков, стоящих в три ряда.
Я сидела в уголке и доедала салат «Витаминный». Он так и назывался в меню, из чего был довольно ясен средний возраст администрации кафе. Он составлял примерно сорок лет, и уводили его вдаль от советской власти две малолетние и малорослые официантки. Все остальные крепко помнили, что мелко нарезанная капуста с морковкой, облитая подсолнечным маслом и сбрызнутая уксусом, – это салат «Витаминный». Не «Молодость», не «Свежесть», не «Овощной каприз» и не «Сон в Пекине». Это, гады, салат «Витаминный», и он пребудет им во веки веков.
Справа от меня через ряд, тоже в углу, сидел мужичонка с графином прозрачной субстанции и тремя солёными огурцами на блюдце.
Два часа дня, а он уже. Подумала я беззлобно – мне ему капельницу не ставить, – и куда в них лезет. Пришла коварная, ласковая мысль, не жахнуть ли и мне по примеру. Одной жахнуть? Ой, я вас умоляю.
И тут в «Огоньке» появилась та, которую впоследствии я иногда обзывала бабазой ру. Среднего роста, широкая в кости, полная здоровой полнотой молодой пенсионерки, в ярко-красном костюме и белой блузке с воротом-шарфиком. Походка, которую описал ещё Шекспир в одном сонете – «не знаю я, как шествуют богини, но милая ступает по земле». Села в моём ряду, но через столик, и распорядилась быстро и грамотно. Борщ, пельмени, чёрный хлеб, двести «Столичной», вода без газа. А, да, салат «Витаминный».
Волосы русые коротко стриженные, глаза голубые, словно со слезой и чуть навыкате. Взгляд смелый, даже нахальный. Тут можно было бы написать, будь я лгуньей, что я сразу почувствовала родственную душу. И ладно бы, что мой заказ был точь-в-точь её заказ, кроме «Столичной», насчёт которой я впала в рефлексию. Но я тоже молодая пенсионерка среднего роста, широкая в кости и коротко стриженная. И костюм на мне похожий – только синий. И блузка с воротом-шарфиком, но серенькая. Я в школу ходила насчёт… потом расскажу. Мимикрировала под стиль «завуч».
Но я лгать не стану про душу родственную. Вместо сестринской симпатии я ощущала досаду. Она теперь кусает меня за сердце всякий раз, когда я смотрю в зеркало.
Мужичонка с огурцами не шелохнулся. А куда ему было смотреть? Тумба раз, тумба два. Мы такие окружаем его стеной.
Посетительницу в красном костюме отличал от меня разве бодрый задор, с которым она сама себе налила рюмку, и откровенный аппетит, с которым она принялась за борщ. Великое правило жизни, которое мне никак не удавалось соблюдать, – «то же самое, но с удовольствием!» – эта женщина исполняла без натуги.
Прикончив борщ, красная взглянула мне прямо в зрачки и ухмыльнулась. Сердечным жестом поманила к себе за стол, щёлкнув при этом пальцем по графинчику. Мне бы возмутиться, а я рассмеялась. Взяла и пересела!
– Борщ, пельмени… к ним полагается по закону. А я вижу, стесняется человек.
– Да не то чтобы…
– Не унижайтесь, – молвила она. – Вам неудобно спросить себе водки. Ему (она кивнула на мужичонку) всегда удобно, а вам – всегда нет. Меня Наташа зовут.
Эхма, да и я Наташа. Призналась с кривой улыбкой.
– Да уж я вижу, что вы не Юлия и не Снежана. Я, правда, рассчитывала на Татьяну.
– Почему?
– В вас есть что-то трогательное. Где-то глубоко. Татьяна, она, знаете, если покопаться, всегда пишет письмо Онегину. Центнер весу и возраст измеряется почти трёхзначной цифрой, но этого поменять нельзя. Письмо Онегину. Если оно не написано – беда…
– А если написано?
– Тогда ещё есть шанс выйти замуж за генерала.
– А Наташа?
– А Наташи всегда замужем. Всех жён зовут Наташа.
– Я не про это…
