Мафекинг[14]
Собрание Женского движения за мир закончилось в десять часов вечера 3 августа. В Германии — одиннадцать часов. В полночь по германскому времени, если не произойдет чуда, Британия вступит в войну.
Долгие годы по принципу домино в Европе множились союзы, договоры, назревала затаенная враждебность. Убийство в Сараево стало первой упавшей костяшкой, и оно привело к тому, что остальные повалились во всех направлениях с неожиданной быстротой — с точки зрения Мэй, с ее ограниченными познаниями в международной политике.
Днем ранее Германия вторглась в Люксембург. И отправила ультиматум Бельгии, союзнице Великобритании, с требованием предоставить безопасный коридор для передвижения войск. Если Бельгия не согласится, будет захвачена и она.
Весь день газеты возмущались предположением, что Великобритания, возможно, пренебрежет своими «нравственно-этическими обязательствами» и не выступит в поддержку «маленькой отважной Бельгии». Миссис Торнтон, как правило, ратовала за верность слову и вступалась за слабого, а маленькая отважная Бельгия как нельзя лучше подходила под такое определение, но слишком уж зловещим было это массовое падение костяшек домино. Газеты разглагольствовали о войне так, будто она обязана быть маленькой и победоносной, но большинство знакомых матери Мэй не питали оптимизма. В лучшем случае погибнут люди. В худшем… об этом не хотелось даже думать.
Однако британское правительство не разделяло этой озабоченности и, в свою очередь, выдвинуло Германии ультиматум с требованием покинуть территорию Бельгии к полуночи, в противном случае грозилось объявить Германии войну.
Как и следовало ожидать, Женское движение за мир во всеуслышание осудило это решение. На собрании присутствовали представительницы всевозможных организаций — разумеется, в том числе и суфражистских, но вместе с ними и Национальной федерации работающих женщин, и Женской лиги труда, и Кооперативной гильдии женщин. Отсутствовал только Женский социально-политический союз Эммелин Панкхёрст. Собрание вынесло резолюцию, осуждающую конфликт и требующую от британского правительства попытки мирного урегулирования. Делегации женщин было поручено доставить этот документ на Даунинг-стрит. Мэй и ее мать остановились на улице, слыша, как мальчишки-газетчики выкрикивают заголовки вечерних газет — в них сегодня опубликовали тексты речей, произнесенных днем в парламенте. Вечер был душный и жаркий. Мимо с грохотом катились автомобили. Улицу заполонили суфражистки. Расходиться по домам им не хотелось, но чем еще заняться, никто не знал. В такой вечер мысль о душных комнатах казалась невыносимой.
Миссис Торнтон разговорилась со знакомыми, потом отошла к дочери.
— Дамы из Национального союза намерены идти к Уайтхоллу и там дождаться одиннадцати часов, — сказала она. — По-видимому, там уже собралась целая толпа. Хочешь, и мы с ними? По-моему, предстоит исторический момент. Как освобождение Мафекинга — помнишь его?
— Мама, ты же знаешь, что не помню, — отозвалась Мэй. — Я была еще совсем крошкой! Но давай пойдем с остальными. Сидеть дома сложа руки невыносимо.
— А я так надеялась, что ты запомнишь, — заметила мама. — Но уж это! Сегодняшний вечер ты вряд ли забудешь.
Мэй не сомневалась на этот счет, что бы сегодня ни случилось. Интересно, где сейчас Нелл — может, тоже где-нибудь ждет одиннадцати часов? Нелл за войну или против? Странно, что она вообще задалась таким вопросом! Мэй никогда не задумывалась о том, почему сама она против войн, — не больше, чем думала, почему она против эпидемий или голода. Все перечисленное — явное зло, ведь так? Но, кажется, мало кто был в этом согласен с ней. Все в школе надеялись, что будет война. Неужели и Нелл тоже? Ведь ее отец когда-то служил в армии. А суфражистки из Ист-Энда — из тех, кто бьет окна и дерется с полицейскими. Нет, не может быть, чтобы Нелл в самом деле хотела войны.
А вдруг?
* * *
Небольшая толпа на Парламент-сквер не сводила глаз с часов. Была уже половина одиннадцатого. Через полчаса в Германии наступит полночь.
Толпа стояла молча. Никто не кричал, не улюлюкал, не потрясал плакатами. Люди перешептывались, сбившись в кружки. Более странного сборища Мэй еще не видела. Неподалеку от нее трое молодых людей во фраках и цилиндрах выглядели так, будто явились прямиком со званого ужина или из театральной ложи. Покуривая, они изредка переговаривались, но то и дело поглядывали на часы. Рядом пристроилась компания железнодорожных служащих в форме, поодаль — стайка девчонок чуть постарше самой Мэй, все в ярких ситцевых платьицах.
— Все хорошо? — спросила мать у Мэй, и та кивнула.
Стрелки Биг-Бена подползали к одиннадцати. Напряжение стало почти осязаемым. Собравшиеся притихли. Что же будет? Смена планов в последнюю минуту, отправленная наконец телеграмма из Берлина? Что-то же должно случиться, как же иначе?
А потом минутная стрелка перепрыгнула на двенадцать. Биг-Бен принялся отбивать долгие удары. Напряжение вдруг рассеялось, все разразились криками:
— Войну объявили! Войну объявили!
Поднялся шум. Люди ликующе вопили и обнимались. Один из молодых джентльменов запустил в воздух свой цилиндр, крикнул «фью-у!» и рассмеялся.
— Мы будем воевать! Будем воевать! — вопили железнодорожники, хлопая друг друга по спинам и качая головами.
