а мои?
Нет, это чистая глупость. Мы с Салли в детские годы дружили, это факт. Но я не нравился ей так, как думал Хомяк. Ей просто захотелось с нами потусоваться. К тому же она учится в старшей школе, а я еще в средней. Как ей может нравиться кто-то из средней школы?
Но ты не думал, что можешь нравиться Хизер Рассел… а она предложила целоваться…
– Эй, смотри, – сказал Хомяк, подойдя к раздвижным дверям, выходившим на заднюю террасу. – У нее даже бассейн есть! Этот дом – закачаешься, чувак! Закачаешься!
С заднего двора бассейн не видно, потому что он встроен в террасу, но я знал, что он там есть. Мы плавали в нем на днях рождения Салли.
На полке я заметил фотографию Салли в рамке и подошел посмотреть. Такие делают в школе, когда туда приходит фотограф. На голове зеленая повязка, серьги в тон и улыбка такая хорошая…
– Бен?
Я обернулся.
– Я тут.
Она держала в руках сложенную пару серых треников и толстовку.
– Кевин не сильно больше тебя, так что, скорее всего, подойдет.
– Спасибо. – Я забрал у нее одежду. – Где переодеться?
– Там ванная. – Она указала в сторону коридора. – Первая дверь справа.
Я быстро переоделся, оставив на себе мокрые трусы. Промокшие джинсы и футболку «Айрон Мейден» повесил на раковину и вернулся в гостиную.
– «Рейдерс», да? – спросил Хомяк, увидев логотип на толстовке. – Вроде в прошлом году заняли последнее место?
Я не любитель футбола и этого не знал. Да и не особо хотелось.
– Размер подходит, – сказал я Салли. – Спасибо, что дала поносить.
– Тебе идет.
Я был готов улыбнуться, но не стал – вдруг Хомяк снова вылезет со своим «вставить»?
– Курить будем или как? – спросил он.
– Придется выйти на улицу, – сказала ему Салли. – Но сначала, парни, может, хотите выпить?
– А что у тебя есть? – спросил Хомяк, присоединившись к ней на кухне, тут же, рядом с гостиной.
Она открыла холодильник.
– Апельсиновый сок, лимонад, шоколадное молоко, вино?..
– Вино? Без прикола?
– Я уже пробовала. Поднимает настроение.
– Еще как, блин!
Я подошел к ним. Салли достала из холодильника бутылку белого вина и показала нам.
Я хотел сделать вид, что приятно удивлен, но, видимо, не смог. Курить и пить? А потом раз-два – и сам не знаешь, на каком ты свете.
Именно, на каком ты свете, повторил внутренний голос. Ты чуть не утонул полчаса назад! Курево и выпивка по сравнению с этим – сущие мелочи.
Хомяк подмигнул мне.
– Ты первый, – сказал я.
– Не могу найти дурацкий штопор, – сказала Салли, шаря в ящике со столовыми приборами.
– Может, родители его специально спрятали, чтобы ты не пила их вино? – предположил я.
– Ну да, конечно. Если узнают, что я пила их вино, поднимут страшный шум, могут даже из дома выгнать.
– Разве они не поймут, если увидят открытую бутылку?
– Придется выпить всю, – здраво предложил Хомяк, – и словить кайф.
– Что не допьем, выльем в раковину, – сказала мне Салли. – А бутылку я куда-нибудь выкину.
– Хорошо… но они же поймут, что бутылки нет?
– Исключено, – возразила Салли. – У них внизу винный погреб, там тысяча бутылок, не меньше. Вот какую-нибудь и откроем. Дайте кто-нибудь ботинок.
– Зачем тебе наши ботинки? – удивился Хомяк.
– Одного хватит.
Он выжидающе посмотрел на меня, и я понял, что снимать обувь он не хочет по той же причине, по которой отказался у Джастина: его ноги в носках всегда отдают прокисшим уксусом.
Я снял ботинок и передал Салли.
– Спасибо, – поблагодарила она. – Придется выйти наружу.
Следом за ней мы с Хомяком вышли на крылечко, не представляя, что у нее на уме. Бутылку с вином она сунула в мой ботинок и сказала:
– Я видела, так делали на родительских вечеринках.
Проверив бутылку на прочность, она шлепнула ее основанием о стену дома. Мы с Хомяком сунули носы к горлышку.
– Ха! – воскликнул Хомяк. – Пробка чуток вылезла. Давай еще разок. Как следует.
– Парни, отойдите в сторонку, вдруг разобьется.
С четвертой попытки пробка вылетела из бутылочного горлышка. Хомяк радостно взвизгнул, а Салли вернула мне ботинок и сказала:
– Теперь нужны бокалы.
На кухне Салли разлила немного белого вина – хотя на самом деле оно оказалось желтым – в три бокала с ножками, какими пользуются взрослые, и от этого наше занятие показалось еще более серьезным и неправильным, но я не стал спрашивать Салли, можно ли перелить вино в кружку. Она вручила нам с Хомяком бокалы. Я принюхался и сморщил нос. Запах был какой-то резкий, отдавал фруктами.
– Значит, от этого ловишь кайф, да? – спросил Хомяк, жадно выпучив глаза на свой бокал.
– Попробуй, – сказала ему Салли.
Он сделал крошечный глоток. По его лицу я понял: на его вкус, это какая-то мерзость, хотя он постарался этого не показывать. Но потом в типичной для себя манере Хомяк запрокинул голову и вылил в горло все содержимое бокала.
– Ням! – Он вытер рот, искривившийся в улыбке, тыльной стороной ладони. – На вкус прямо фруктовый пунш. Ваша очередь, ребята, пейте вы тоже.
Я сделал глоток и поморщился. Вкус был таким же противным, как и запах.
– Пей не жалей, чувак, – запротестовал Хомяк. – Ты обещал!
– Я ничего не обещал, – возразил я. – Но я допью, можешь не волноваться. Просто не хочу спешить.
– Никто тебя и не торопит, – сказала Салли, потягивая вино, и, казалось, горький вкус ее совсем не смущает.
– Надо повторить, – сказал Хомяк, беря бутылку. – Пока никакого кайфа нет.
– Эй, притормози, торопыга! – Салли выхватила у него бутылку. – Чтобы подействовало, нужно время.
– Сколько?
– Не знаю. Наберись терпения. Давайте посмотрим кино? У моего папы на книжной полке много видеокассет.
Мы с Салли тоже опорожнили бокалы и стали рыться в коллекции фильмов в поисках чего-то подходящего. Остановились на «Крепком орешке», потому что Брюс Уиллис был крут. К тому времени все начало казаться… затянутым пленкой, будто я смотрел на нас троих через замызганное окно. Салли и Хомяк все время хихикали. Я решил, что так и действует вино, все расплывается и выглядит смешным, и, в конце концов, это не так уж плохо. Я понял, почему вино так нравится маме – только она, кажется, никогда не хихикала и не смеялась. Возможно, на взрослых оно действует по-другому.
На самом деле я знал, что на взрослых алкоголь действует по-другому, по крайней мере на некоторых. Например, на отца Криса Андерсона. Все знали, что он пьяница и, когда зальет глаза, становится страшнее грома небесного. Набравшись, он мрачнел, мог наброситься на любого,
