не подумал, а уселся на стул, снял фуражку, вытер выступивший трудовой, он же пивной, пот:
– А все во имя человека, для блага человека? Ну, допустим, я – участковый, представитель власти, ты меня в любом случае за порог не выставишь. А пришла бы несчастная бабуля или работяга, который по двенадцать часов вкалывает и едва у мастера отпросился, чтобы справочку какую-нибудь получить…
– Ты мне-то зубы не заговаривай, – огрызнулась она. – Если к тебе кто во внеурочное время придет – так хоть соплями изойди, ничего не добьется.
– Я – другое дело, – охотно разъяснил Заверин, – я ж черствый, бездушный, нечуткий тип, что общеизвестно и повсеместно порицается.
Паспортистка спросила с подозрением:
– Где это – «повсеместно»?
– Да вот хотя бы в стенгазете. Видела, как протащили?
– Я такое не читаю.
– Ничего, главное – начать, а там и до «Крокодила» дорасту, – пообещал Заверин, – и ты будешь гордиться, что первой оценила мою комическую фигуру.
– Что тебе надо? – уже посмеиваясь, спросила она.
– Я к тебе за помощью и наставлением. Мне тебя всегда как ориентир указывают, так что приступай к моему перевоспитанию.
– Каким же образом?
– А по заветам Макаренко: живым примером. А то все слова, слова, пусть самые хорошие, но не подкрепленные же делом!
Паспортистка, смеясь, взмолилась:
– Все тебе расскажу, только иссякни. Кого тебе?
– Демидова, Раиса Романовна, сорок третьего года рождения, Демидов, Николай Иванович, семьдесят первого и Анна Ивановна, семьдесят шестого.
Паспортистка влезла в картотеку, привычно пробежала проворными пальцами по карточкам:
– Демидова Раиса Романовна… вот, старый адрес – Шокальского, двадцать три?
– Она, да.
– Переехали недалеко: Шокальского, восемнадцать «б», квартира пятнадцать.
– Это же кооператив?
– Он.
– Сколько человек прописано на площади?
– Трое. Демидова и двое ее детей.
– А муж?
– Никаких совершеннолетних мужчин на жилплощади не значится.
– Благодарю тебя, мудрейшая и благороднейшая из женщин. – Заверин со старомодным почтением облобызал ручку. – И знаешь, что?
– Что?
– Благодаря твоему великодушному поступку я прямо-таки ощущаю в себе растущие силы измениться к лучшему.
Паспортистка отняла ладошку, правда, не сразу и со смехом:
– Очисти помещение и в следующий раз приходи в рабочее время.
Олег поклялся, что так и будет поступать впредь. Он глянул на часы: как раз по времени можно поспеть выяснить до конца историю с тем, кто проживает в новой квартире Демидовых. Если будет на то сыскное счастье.
Глава 17
Дом восемнадцать «б» по проезду Шокальского был совсем новым, но уже с любовью обихоженным. Под окнами заботливые руки разбили цветники, насадили кусты сирени и шиповника, торчали даже тощенькие яблони и вишни. В отдалении, особо защищенный двумя толстыми палками и для надежности обрезком сетки-рабицы, серебрился молодой тополь. Не обычный. Обычные наглые, с разлапистыми ветками, сначала забрасывают людей липкими почками, желтые пятна от которых не выводятся ничем, приводя в отчаяние чистюль и автовладельцев. А этот – серебристый, колонновидный, из тех, которые первыми возвещают, что вы въезжаете на благословенные южные земли. Такие тополя, как богатыри в серебряных доспехах, охраняют поля от ветров.
Откуда бы ему тут взяться, такому сокровищу? Небось привез кто-то из новоиспеченных москвичей. Смотри-ка, еще веточка, едва укоренившаяся, а уже с высокомерием смотрит на соседей, свысока – кто они, невзрачные яблони-вишни?
Интересно будет лет через двадцать глянуть: будет ли жив этот задавака? До какого этажа дорастет? Или его уже завтра кто-то сломает, и в самом начале прервется его столичная жизнь – в точности, как Маргариты.
Олег встряхнулся: «Что это меня на поэтизмы потянуло, с недопива, что ли?.. Так, где тут квартира пятнадцать?» Он прикинул: нужен первый подъезд. Ага, вот как раз и он. Плохо, что на скамейке у подъезда никого не было, но Олег – бывалый участковый и еще более опытный опер, – знал, что это еще и к лучшему. Мимо сидячего патруля любой бузотер проходит паинькой, даже если только что готовы были убить друг друга – бабок у подъезда минуют в обнимку. Наверняка тут есть активные пенсионеры-общественники, которые достаточно здоровы, чтобы не только просиживаться, но и прохаживаться туда-сюда вдоль всех четырех подъездов, и хорошо бы еще в состоянии хлопотать в этих вот цветниках под окнами.
Нужна условная Анна– или Марь-Иванна, лет шестидесяти пяти – семидесяти, оптимально – уже с внучатами не детсадовского, не начального школьного возраста, чтобы было время заняться своими делами. И лучше – не переселенка из снесенной деревни, те часто дезориентированы, не желают вообще выходить из дома, гуляют, тоскуя, на балконах. Нужна коренная москвичка, хорошо бы из центра, выросшая в каком-нибудь дворе, который на ночь закрывался воротами. Чтобы взгляд был острым, а память цепкой, чтобы от внимания не ускользало ни одно движение, ни одно перемещение – кто вышел из дома, кто вошел, кто прошел мимо. Чтобы знала всех сотрудников ЖЭКа по имени. Чтобы, ковыряясь под окнами на клумбах, не просто гоняла собачников и подкармливала кошек, но и примечала все, вплоть до помады на выброшенных окурках. (Если повезет – то и переписывала бы окна, из которых выбрасывали мусор, чтобы потом аккуратно донести участковому.) Чтобы при виде ее молодые люди отскакивали друг от друга минимум на полметра, мелочовка – задавала стрекача, а кто поумнее – немедленно окапывались в песочницах, строя куличики (даже если уже носили пионерские галстуки).
В общем, дворовый цербер, для которого нет ни мелочей, ни разницы между частным и общественным.
Пока такой идеальной помощницы участкового Олег не наблюдал. А ведь, судя по чистоте под окнами и цветникам, где у каждого растеньица было предназначенное для него место, в этом доме имелась такая, а то и не одна.
«Обождем», – решил Олег и пошел вокруг дома, делая вид, что просто прогуливается. «Жигулевское» из головы давным-давно выветрилось, оставив после себя недосказанность. К тому же сгущались московские сумерки, что навевало легкую грусть. Мягким светом, от нижних этажей к верхним, загораются легендарные московские окна, за каждым – своя жизнь, история. Свои звуки. С первых этажей доносятся приглушенные разговоры, с других – звуки работающих телевизоров, кто-то крутил древнюю пластинку с Утесовым, из другой форточки кто-то с акцентом просил спасти разбитое сердце его.
От уцелевших полей и с реки уже тянет прохладной сыростью, но из открытых форточек веет теплом, жареной картошкой и пирогами. Дом кооперативный, зажиточный, поэтому нет ни одного окна без уютного одеяния – у кого-то просто красивый тюль, у кого-то – шторы.
И цветы на окнах.
Юлия не допускала присутствия этих сущностей на подоконниках. Даже кактусов не терпела. Жена
