облегчения, и он слабо улыбнулся, опираясь на топор.
Лёва сорвался с места, бросившись к гусю. Он рухнул на колени перед Евдокимом, обнимая его так крепко, что перья затрещали. Гусь загоготал громче, довольный, махая крыльями и тыкаясь клювом в лицо Лёвы, показывая свою радость. Слёзы всё-таки прорвались – Лёва смеялся и плакал одновременно, прижимая Евдокима к груди.
– Живой… ты живой, чёрт тебя дери… – шептал он, утыкаясь лицом в перья.
Валера и Никола подошли ближе, их лица смягчились, глядя на эту встречу. Лёва поднялся, подхватив гуся на плечо – Евдоким устроился там, как дома, слегка покачиваясь, но явно довольный. Лёва повернулся к брату и Николе, вытер рукавом слёзы и сказал, его голос был твёрдым, хоть и дрожал от эмоций:
– Вот теперь точно всё. Куда теперь двинем?
Валера хмыкнул, скрестив руки, а Никола, потирая ноющую грудь, предложил:
– Давайте ко мне в церковь. Переночуем, раны залатаем, да и кваску холодненького выпьем – уж очень хочется после всего этого.
Лёва кивнул, погладив Евдокима по голове, и посмотрел на Валеру. Тот улыбнулся криво, но согласился:
– Идёт. Заслужили.
Они двинулись прочь из деревни, оставляя за спиной разрушенные избы и память о ночном кошмаре. Солнце поднималось выше, заливая лес тёплым светом, птицы пели всё громче, и даже воздух казался легче. Лёва шёл с Евдокимом на плече, Валера поддерживал хромающего Николу, и трое путников, израненные, но живые, направились к церкви, где их ждал отдых и надежда на спокойный день.
Глава 49.
Лесная дорога стелилась под ногами путников мягким ковром из опавших листьев и хвои, хрустевших с каждым шагом. Солнце пробивалось сквозь кроны, отбрасывая золотые пятна на тропу, а птицы щебетали, наполняя воздух жизнью после мрачной ночи. Лёва шагал впереди, с Евдокимом на плече – гусь время от времени крякал, будто поддакивая хозяину. Лёва оживлённо говорил с Николой, их голоса смешивались с шелестом ветра.
– Я тебе говорю, этот гусь – не просто гусь, – Лёва похлопал Евдокима по перьям, улыбаясь. – Он Марфу чуть не уделал!
Никола хмыкнул, опираясь на топор, как на костыль, его хриплый голос дрожал от усталости, но в нём сквозила тёплая насмешка:
– Да уж, если б не он, мы бы там все легли. Сверхъестественный какой-то, ей-богу.
Они засмеялись, хоть смех и выходил слабым – раны давали о себе знать, и каждый шаг отзывался болью. Лёва бросил взгляд на Николу, проверяя, не отстаёт ли тот, и продолжил что-то бурно рассказывать, размахивая руками. Евдоким гоготал, поддерживая их беседу, и лес казался почти дружелюбным после всего пережитого.
Валера шёл позади, его шаги были медленными, тяжёлыми, как будто он тащил невидимый груз. Руки он засунул в карманы, а взгляд был прикован к земле – он смотрел на тропу, но мысли его блуждали где-то далеко. Лицо было напряжённым, брови нахмурены, и время от времени он шевелил губами, словно повторяя что-то про себя. Слова Марфы – «это ещё не конец» – крутились в голове, как заноза, не давая покоя. Он чувствовал, что упустил что-то важное, что-то, что могло вернуться и ударить снова. Артефакт был запечатан, мёртвые ушли под землю, но тревога не отпускала.
Лёва и Никола заметили это – Валера был не таким, как обычно. Его молчание и отстранённость бросались в глаза, особенно после их попыток пошутить у кладбища. Лёва бросил взгляд через плечо, нахмурился, но промолчал. Никола тоже обернулся, его рыжая борода дрогнула, когда он шепнул Лёве:
– Что-то с ним не то. Думает о чём-то.
Лёва кивнул, потрепав Евдокима по голове.
– Может, отходняк после всего. Дадим ему время, сам оклемается.
Они решили оставить Валеру в покое, не лезть с расспросами – слишком много всего свалилось на них за одну ночь, и каждому нужно было прийти в себя по-своему. Лёва и Никола продолжили болтать, их голоса становились тише, растворяясь в пении птиц, а Валера шёл сзади, погружённый в свои мысли.
На горизонте показалась церковь – её тёмный силуэт возвышался над деревьями, покосившийся купол блестел в лучах утреннего солнца. Она выглядела спокойной, почти уютной после всего, что они пережили. Лёва ускорил шаг, Евдоким крякнул, словно подгоняя остальных, Никола выдохнул с облегчением, а Валера поднял взгляд, но тень тревоги в его глазах осталась.
Глава 50.
Путники наконец добрались до церкви, её старые деревянные стены и покосившийся купол казались почти родными после всего пережитого. Солнце стояло выше, заливая окрестности тёплым светом, и лес вокруг пел птичьими голосами, как будто кошмар прошлой ночи остался лишь дурным сном. Лёва, с Евдокимом на плече, остановился у порога, оглядев себя – одежда в крови и грязи, лицо исцарапано, один сапог порван. Он повернулся к Николе, что хромал рядом, и спросил:
– Слушай, а где тут можно сполоснуться? Привести себя в порядок хоть немного?
Никола, опираясь на топор, кивнул в сторону задней части церкви, его рыжая борода шевельнулась, когда он слабо улыбнулся:
– За церковью прудик есть, небольшой. Сам когда-то с прихожанами выкопал, ещё до всего этого. Вода чистая, холодная – то, что надо.
Лёва кивнул, потрепав Евдокима по перьям – гусь крякнул, будто соглашаясь. Валера, что всё это время шёл молча, задумчивый и отстранённый, наконец поднял взгляд. Тревога, что грызла его на тропе, начала отпускать – слова Марфы всё ещё эхом звучали в голове, но усталость и близость отдыха брали своё. Он тряхнул головой, как будто отгоняя тени, и сказал Лёве:
– Пойду с тобой. Надо смыть эту дрянь. – Он провёл рукой по лицу, стирая засохшую кровь и грязь, и пошёл следом за братом.
Лёва и Валера обогнули церковь, направляясь к прудику. Никола проводил их взглядом, а затем побрёл к колодцу у входа. Ведро звякнуло о цепь, когда он опустил его в тёмную глубину, и вскоре вытащил, полное холодной воды. Усевшись на лавочку рядом с колодцем, он поставил ведро рядом и начал промывать раны. Кровь, смешанная с грязью, стекала по его рукам, оставляя красные разводы на земле. Грудь ныла от сломанных рёбер, глубокие царапины от когтей Марфы саднили, но он стиснул зубы, смывая грязь тряпкой, что нашёл в кармане. Потом зашёл в церковь, порылся в старом сундуке у алтаря и достал несколько чистых тряпок – старые, но крепкие. Разорвав их на полосы, он перевязал самые глубокие раны, морщась от боли, но не останавливаясь.
Закончив с собой, Никола
