принимают, с наслаждением слушают его мастерские импровизации, буквально забрасывают переводами его стихов на русский язык. Его признают, вселяют в него надежды и уверенность. Как заметил впоследствии о Мицкевиче в одном из писем своему польскому корреспонденту петербургский поэт Иван Козлов: «Взяли мы его у вас сильным, а возвращаем могучим». Это было похоже на правду. Не закончив университетского курса в Вильно, Мицкевич завершил образование в петербургских салонах.
Но отношение Мицкевича к Петербургу было последовательно отрицательным. В Петербурге он видел столицу государства, поработившего его родину и унизившего его народ. И никакие литературные симпатии не могли изменить этого взгляда:
… Рим создан человеческой рукою,
Венеция богами создана,
Но каждый согласился бы со мною,
Что Петербург построил сатана.
или:
Все скучной поражает прямотой,
В самих домах военный виден строй.
И хотя Мицкевич хорошо понимал различие между народом и государством, между государством и его правительством, свою неприязнь к Петербургу ему так и не удалось преодолеть. Еще более она углубилась после жестокого подавления польского восстания 1830 года. Наспех прочитанное и неверно понятое пушкинское стихотворение «Клеветникам России» Мицкевич расценил как предательство. В это время он уже жил за границей, оставил литературное творчество и занимался политикой. С Пушкиным он больше не встречался.
Однако на протяжении всей своей жизни Мицкевич сохранил искренне восторженное отношение к великому русскому поэту. Об этом свидетельствуют его воспоминания, в интонациях которых легко уловить благодарность судьбе за то, что она надолго и близко свела его с Пушкиным. В этом контексте легендарный вызов польского поэта Дантесу вполне мог иметь место.
Часы с портретом
Однажды в московский Исторический музей пришел какой-то человек и предложил приобрести у него золотые мужские часы с вензелем Николая I. Запросил этот человек за часы две тысячи рублей. На вопрос: «Почему он их так дорого ценит, когда такие часы с императорским вензелем не редкость?» – незнакомец сказал, что эти часы особенные. Он открыл заднюю крышку: на внутренней стороне второй крышки была миниатюра – портрет Натальи Николаевны Пушкиной. По словам этого человека, дед его служил камердинером при Николае Павловиче; часы эти находились постоянно на письменном столе царя; дед знал их секрет и, когда Николай I умер, взял эти часы, «чтобы не было неловкости в семье». Часы почему-то не были приобретены Историческим музеем. И так и ушел этот человек с часами, и имя его осталось неизвестным.
Уже говорилось о постоянных попытках гальванизировать историю взаимоотношений Натальи Николаевны с императором. Все они имели целью как при жизни героев этой русской драмы, так и посмертно опорочить образ Натальи Николаевны, воспетый, к счастью, самим Пушкиным, взвалив на нее всю вину за происходившее и тем самым упростив до уровня мелодрамы глубочайшую суть случившегося. В этом контексте все герои из государственных деятелей вдруг превращались в частных лиц, судьбы которых в равной степени достойны жалости, как и судьба самого Пушкина. И одна только мысль, что такой исход вероятен, заставляет обращаться к любой легенде подобного рода затем, чтобы попытаться отказать ей в праве на истину.
Неофициальные названия и имена
Питер
Так в просторечии петербуржцы называют свой город.
Сложное и противоречивое отношение петербуржцев к своему городу на протяжении всей его истории пытались выразить многие русские писатели. Карамзин: «Узрим ли мы еще одну блестящую ошибку Петра Великого? Разумею основание новой столицы на северном крае государства, среди зыбей болотных…» Пушкин: «Город пышный, город бедный, дух неволи, стройный вид…» Герцен: «В судьбе Петербурга есть что-то трагическое, мрачное и величественное». Блок: «Петербург – самый страшный, зовущий и молодящий кровь из европейских городов». Бурьянов (автор одного из дореволюционных путеводителей по Петербургу): «Природа ничего не дала ему, искусство все должно было завоевывать».
Эти двойственные чувства отразились и на отношении к имени города. Официальное наименование Санкт-Петербург уже с XVIII века уживалось с более демократическим Петроград. Впервые его так назвал Г. Р. Державин и затем К. Н. Батюшков, К. Ф. Рылеев, Е. А. Баратынский и А. С. Пушкин. Достаточно вспомнить его строки из «Медного всадника»:
Над омраченным Петроградом
Дышал ноябрь осенним хладом.
С одной стороны – обиходное Петербург (без официальной приставки Санкт-), с другой – не менее обиходное, особенно на рубеже XIX—ХХ веков – Питер. Каждое из названий несло в себе ярко выраженные сословные признаки, о которых с тонкой иронией писал Леонид Борисов в повести «Волшебник из Гель-Гью»: «Был поздний холодный вечер <…> Питеряне в этот час ужинали, петербуржцы сидели в театрах, жители Санкт-Петербурга собирались на балы и рауты». И в любом из этих названий отчетливо звучит имя Петра, а в самом городе все напоминает о нем. Или, как образно писал журнал «Иллюстрация» еще в 1846 году: «В Петербурге куда ни пойдешь, везде встретишься с Петром Великим».
Когда в 1914 году началась война с Германией, совершенно естественным для петербуржцев было переименование столицы в Петроград.
Старо-Невский
Так называют часть Невского проспекта от площади Восстания до Александро-Невской лавры.
Говоря о Невском проспекте, этой «всеобщей коммуникации Петербурга», мы обычно имеем в виду лишь его часть, от Адмиралтейства до площади Восстания. Далее проспект, несколько изменяя направление, продолжается, сохраняя свое единое название, вплоть до Надвратной церкви при въезде в Александро-Невскую лавру. Эту, менее респектабельную, часть проспекта петербуржцы, с едва заметным оттенком некоторой терпимости к патриархальному равновесию и ветхозаветной устойчивости, привычно называют Старо-Невским. Как возникло это название?
Трассу будущего Невского проспекта начали прокладывать одновременно с разных сторон и строители Адмиралтейства, и монахи Александро-Невского монастыря. Соединиться предполагалось на старой Новгородской дороге в районе будущей Знаменской (ныне Восстания) площади.
К 1718 году дорога к монастырю была в основном закончена. Заинтересованные в прихожанах монастырские служащие постоянно ее благоустраивали, а в 1733 году начали прокладывать другую, более короткую и удобную дорогу по трассе современных Гончарной и Тележной улиц. Ее назвали «вновь проложенной перспективой к Невскому монастырю». А за старым участком в народе укоренилось название «старой перспективы» или проще – Старо-Невского проспекта.
Вплоть до последней трети XIX века Старо-Невский оставался провинциальным предместьем с одноэтажной, редко двухэтажной, деревянной застройкой. На рубеже XIX—ХХ веков началось массовое строительство доходных домов, конторских зданий, промышленных предприятий и общежитий на огромной территории от Александро-Невской лавры до Литовского канала. На Старо-Невском строили такие крупнейшие зодчие Петербурга, как П. Ю. Сюзор (дом № 170), А. Л. Лишневский (дом № 141), А. С. Хренов (дома № 140, 176) и многие другие.
