надо было покидать прекрасное место в тайге на берегу большого озера, я сильно грустил. Эти чудесные недели прошли в теплой компании единомышленников, с которыми было интересно и работать в раскопе, и общаться вне работы. И кто-то сказал: «В другой, не столь удачной, реальности этой экспедиции вообще могло не быть». Эта точка зрения сильно изменила мое восприятие. Грусть осталась, но появилась и благодарность: «Жаль, что все прошло, но хорошо, что это было».
Кто-то благодарит Бога, но благодарность можно испытывать ко всему, что, по нашему ощущению, причастно к чему-то хорошему в нашей жизни. Ведь ничто хорошее из случившегося не было нам гарантировано. «Человек рожден для счастья» – красивая иллюзия. Нам никто ничего не обещал: ни богатства, ни здоровья, ни прекрасной любви. Все, что дается, – сочетание везения и наших усилий, но даже этого может не хватить, чтобы взобраться на вершину успеха и добиться всего, чего хочется. Нам остается, как советовал Теодор Рузвельт, «делать, что можем, с тем, что имеем, там, где мы есть». Иногда получается неплохо.
Наконец, последний, но очень важный аспект благодарности: она дарит нам ощущение, что мир, в котором мы живем, полон не только утрат, но и приобретений. Да, чаще всего это впечатления и жизненный опыт, то есть нечто нематериальное, но именно они и остаются с нами до самой смерти. В конце концов, из всего, что мы можем выбирать, важнейший выбор – на чем сосредоточиться: на том, что потеряли (и тогда мы непрерывно оглядываемся на прошлое) или на том, что у нас есть.
Анна долгое время жила с ощущением, что в ее жизни ничего хорошего не происходит. Разочарованная, уставшая, опустошенная. На то было много причин, в том числе одна специфическая установка, мешающая испытывать благодарность: «Раз это не навсегда, это не по-настоящему». Если отношения с мужчиной завершились, значит, в них не было ничего хорошего, и тогда абсолютно все, что было в них, обесценивалось. Настоящим, заслуживающим благодарности она считала только то, что вечно, что нельзя утратить. То есть… ничего.
Наравне с благодарностью прощение – еще один эмоциональный процесс, «вплетенный» в расставание с утраченным. Когда умирает близкий человек, остается ворох оборванных, незавершенных дел и слов: что-то мы ему недосказали, в чем-то чувствуем себя виноватыми, на что-то обижаемся. Все это уже никогда не исправить. Обида или вина: ты мне (или я тебе) что-то недодал или сделал плохо. Вполне нормальные переживания в отношениях с живыми, но когда они обращены к тому, кто умер, то только сильнее связывают нас с ним, не позволяя совершить «отталкивание», о котором говорил Федор Василюк.
Чувство вины занимает особое положение среди переживаний, сопровождающих встречу со смертью. Оно возникает практически всегда, когда мы сталкиваемся с вызовом, который бросает конечность существования. Мы чувствуем вину за то, что кого-то не уберегли, – могли же раньше заметить злосчастные признаки болезни. Или отговорить близкого человека от той поездки, из которой он не вернулся…
Если мы чувствуем вину за чью-то смерть, значит, думаем, что ее можно было предотвратить, что временность можно контролировать, если быть постоянно начеку. Но это ведь нереально. Однако можно испытывать вину перед ушедшими за то, что со временем мы меньше их вспоминаем и больше радуемся жизни, как будто это предательство или оскорбление памяти. Часто хозяева испытывают вину после усыпления любимых животных: «Может, был шанс, что питомец выздоровеет, не поторопились ли мы?» Окончательного ответа на этот вопрос не существует. Человек не способен заглядывать в будущее, тем более выбирать какие-то его варианты.
Сможем ли мы простить себе это несовершенство, невозможность все предугадать и найти идеальные решения? Ведь бывают ситуации, в которых, предчувствуя расставание навсегда, мы так и не успеваем сказать важные слова близким, а то и вовсе ссоримся перед расставанием, а случая помириться уже не представится никогда. Никто из нас не знает будущего, и это так естественно – думать, что у нас еще будет шанс поговорить. Простить себя, примириться с тем, что мы – живые, непростые и ошибающиеся люди, которые не в состоянии предвидеть и изменить судьбу, – важная задача.
Отгоревать утрату означает проститься. Я иногда спрашиваю себя, правда по менее тяжелым поводам: «Ты уже похоронил ту возможность или еще грустишь о том, что она не реализовалась?» Депрессия после смерти близкого может быть и потому, что человек пытается удержать умершего в своей жизни, отказывая себе в праве жить без него, радоваться без него, получать удовольствие без него. Иногда мы переживаем это как свое предательство и чувствуем вину. Но его или ее уже нет, а твоя жизнь продолжается. И когда горе завершает свою работу, и мы наконец хороним усопших в своей душе, это не значит, что мы их забываем. Они остаются с нами, в памяти, не определяя нашу дальнейшую жизнь. Если же мы оплакиваем утраченные возможности, то надо простить себя за то, что где-то не хватило сил, умения или храбрости эту возможность реализовать.
И последний эмоциональный процесс, который может сопровождать расставание, – надежда. С одной стороны, это надежда на то, что наш мир после утраты не останется пустым, что он наполнится новой радостью, впечатлениями, новыми людьми. Такая надежда не очень сильна, но альтернатива ей – безнадежность, уныние и тоска. Как поется в старой песне, «опустела без тебя Земля». Земля опустела, но надежда шепчет: она еще может наполниться, пусть и не сейчас, позже.
С другой стороны, это надежда на то, что мы когда-нибудь сможем воссоединиться с кем-то или вернуться куда-то. И эта надежда смягчает горе. Не только в случае, когда мы расстаемся с живыми друзьями или с любимыми местами, но и когда прощаемся с умершими. Для людей верующих это надежда в будущем увидеться на небесах – не зря так трогают душу сцены из фильмов, где главный герой, умирая, воссоединяется с умершими близкими. У некоторых народов умерших хоронят под порогом родного дома или же мумии дедушек-бабушек содержат в специальных домах или хижинах и выносят по особым случаям.
А если я атеист? Для меня утешением-надеждой, странной на первый взгляд, является мысль: «Ты ушел (или ушла) в небытие, в полное безмолвие. Когда-то я к тебе присоединюсь, я буду там, где уже находишься ты, – я разделю с тобой общую участь небытия. Просто чуть позже». Это тоже воссоединение, пусть и специфическое – через разделение общей судьбы. А пока… нас с умершими может соединять память.
Из всех моих бабушек и дедушек к моему рождению живой оставалась только бабушка Акулина, мама отца. Я ее почти не помню, она умерла в тот день, когда мне исполнилось шесть лет. В памяти сохранились лишь обрывочные воспоминания – некоторые, скорее всего, в искаженном виде. Но зато какие это воспоминания! У меня есть фотография, где бабушка купает меня, младенца, в цинковом корыте. И я помню эту сцену. Моя голова поддерживается чем-то большим, мягким и теплым. Мир состоит из картинок, то расплывчатых, то резких, и из женских голосов – их два. Я не понимаю, о чем эти женщины говорят, но голоса ласковые и добрые, с ними спокойно… Помню ощущение, что куда-то лечу, а потом внезапное прикосновение к коже воды. У меня захватывает дух, чей-то голос становится ближе, громче и теплее. И две гигантские, ощущаемые как морщинистые руки меня тихо покачивают на воде. Я слышу всплески, мне тепло, уютно и совершенно спокойно… Возможно, это фантазия, но она очень точно отражает то ощущение, которое осталось от бабушки, очень меня любившей. И этот образ со мной навсегда.
Или память об отце. Он умер за неделю до моего четырнадцатилетия, и воспоминания о нем, разумеется, богаче и разнообразнее, чем о бабушке. Вот прямо сейчас, когда пишу эти строки, вспомнил старую обиду: папа выбросил мой деревянный меч, вечно валявшийся где попало. Но этот меч сделал он сам, и было много радости тогда… Память сплетает уже потускневшие образы и впечатления, оставляя грусть… Мне жаль, что папа не увидел внучек и внуков. Жаль, что будучи уже взрослым и понимающим что-то в жизни, мне не довелось общаться с ним.
Вспоминаю и тетю Нину, которая заменила нам бабушку.
