так, как задумал фанатик папа. Но папа не все замечает. Или, может быть, не хочет замечать.
А я вижу. Гоги ладный, жилистый мальчишка, такой, знаете, молодой скакун, и глаза у него чем дальше, тем грустнее становятся, как у заарканенного жеребенка…
Пока он еще повинуется — и бегает, и приседает, и толкает трубу… Но уже без радости. И мне жаль мальчишку, потому что я знаю: „Спорт становится средством воспитания тогда, когда он — любимое занятие…“ — это заметил В. Сухомлинский, очень точно заметил…
Не выдерживаю, иду к Леону Павловичу. Мы обмениваемся обычными любезностями, принятыми между добрыми соседями, потом, выдержав приличествующую случаю паузу, я спрашиваю:
— Скажите, пожалуйста, Леон Павлович, какая разница между ключом и отмычкой?
Он взглядывает на меня с подозрением, но я сохраняю полную невозмутимость и стараюсь всем своим видом показать, что интерес к проблеме у меня чисто технический.
Леон Павлович объясняет, увлекается, смеется, и я узнаю: функциональной разницы в этих двух предметах нет, оба служат единой цели — открывать запертые замки; разница в инструментах конструктивная, методологическая — в эксплуатации, ну и, так сказать, правовая: ключ — хорошо, а отмычка — плохо. Хотя, если захлопнулся сейф, если потерян ключ, есть специальная служба вскрытия…
Все идет очень мило. Благодарю папу, перевожу разговор на сына.
— Так, знаете, хочется из него человека сделать, не могу передать. Гоги хороший мальчик. Послушный, умный, нормальный ребенок, — говорит папа. — Но что это за мужчина? Мышцы ему еще качать и качать. Я, когда молодым был, очень хотел за тбилисское „Динамо“ играть, но у меня отец был строгий, старых понятий человек был. „Это что такое, — сказал, — без штанов бегать, мячик пинать? Не будешь. Учиться будешь, головой работать будешь!“ Испортил мне жизнь мой уважаемый отец, пусть земля ему будет пухом. Но я этого по отношению к моему сыну не допущу, я все для Гоги сделаю…
— Леон Павлович, дорогой, извините, что я вмешиваюсь, но я очень хорошо отношусь к вашему сыну и потому не могу не сказать: все-таки двери лучше открывать ключом, а не отмычкой. А вы к Гоги с отмычкой подступаете. Не обижайтесь, я от души, от чистого сердца это говорю.
Гоги хороший мальчик, но он не родился футболистом, и мне его очень жаль…
— Собственно, мне жаловаться не на что: для своих лет Борис человек как человек — учится нормально, безобразий никаких не устраивает, претензий особых нам, родителям, пока не предъявляет… И все-таки… — Антон Гаврилович молчит какое-то время, смотрит вдаль, хмурится, будто припоминает что-то чрезвычайно важное, ускользающее.
Стараясь помочь собеседнику, говорю:
— Скажите, пожалуйста, а Боря ваш читать успевает или цикл „школа — телевизор — школа“ у него, как у многих теперь, получается замкнутым?
— Нет, отчего же замкнутый. Он читает…
— Не припомните, какой именно литературой увлекается?
— Да разные, знаете, книжки Боря читает. Вот недавно я у него Станислава Лема на столе видел, Бальзака — том из собрания сочинений, коричневый такой, с красным кирпичиком на корешке… И этого, ну, все им увлекаются… как же его? A-а, Юлиана Семенова читает…
— Насколько я могу понять, Боря читает без программы и дальнего прицела — что попадает под руку, то и читает?
— Пожалуй, — соглашается Антон Гаврилович.
— Скажите, а как Борис проводит время вне школы и вне дома: где бывает, с кем общается, куда и к кому его тянет?
— Иногда, но не часто, ходит в кино. Если в школе организуют экскурсии, большей частью принимает участие. Вот в прошлом месяце брал у меня трешник, ездил с ребятами в Монино, там какой-то авиационный музей есть; а перед этим, жена говорила, посещали они всем классом Третьяковку. Что касается товарищей Бориса, ничего определенного не могу сказать — мальчики, девочки… Заходят, уходят… Обычные вроде ребята.
— Значит, ярко выраженных увлечений, отчетливых склонностей вы за Борисом не замечаете? Или все-таки вам что-то известно, Антон Гаврилович?
— Бывают мальчишки — ну целиком и полностью на виду. Один — собак гоняет, другой — рыбок разводит, третий — марки собирает или в летчики собирается. И весь двор знает, кто собаковод, кто филателист, а кто — Покрышкин. Про Бориса нашего так не скажешь. Что-то, я думаю, он про себя, конечно, соображает. Как-никак большой уже, семиклассник. А ежели открыто признаться, то, как говорят в народе, чужая душа — потемки. Мало чего определенного я про него знаю.
— Как вы сказали, повторите, пожалуйста?
— Что повторить?
— Как говорят в народе…
— …чужая душа потемки.
— Это худо, Антон Гаврилович! Не хочу пугать, но это очень худо: „То, что упущено в детстве, — следую за Сухомлинским, — никогда не возместить в годы юности и тем более в зрелом возрасте“. Если вы, милый человек, в ближайшие месяцы не сумеете узнать душу вашего сына, понять, чем он живет, позже это вам уже не удастся. А тогда вам предстоит превратиться… ну, как бы это сказать, в… однофамильцев.
Антон Гаврилович ушел от меня с опущенной головой, а я решил еще раз проверить себя по Сухомлинскому, и вот что нашел: „Воспитание, лишенное повседневного духовного общения детей с родителями, — ненормальное, уродливое воспитание, как ненормальна, уродлива жизнь родителей без постоянной заботы о детях“.
Все мы, родители, собственники.
Мой сын! Моя дочь! В этих словах и гордость наша, и надежда, и, разумеется, абсолютная убежденность в праве влиять на детей, наставлять их, руководить ими.
Все в общем-то верно, но…
Когда жизнь текла размеренно и неспешно, ремесла, полученного смолоду, хватало на всю жизнь. Скажем, отец-кузнец, воспитавший сына-кузнеца, наследника и продолжателя своего, мог быть совершенно спокоен — сын проживет не хуже отца. Это время ушло и теперь представляется идиллической страничкой наивного прошлого.
Три-четыре раза за жизнь вынужден менять современный человек свою квалификацию; инженерного диплома едва „хватает“ на пять — семь лет, если знания не пополняются ежедневно. Нынешние выпускники ПТУ начинают свою самостоятельную трудовую жизнь на том профессиональном уровне мастерства, к которому их деды поднимались в течение всей жизни шаг за шагом, умываясь соленым потом, сбивая в кровь руки…
Но почему я говорю об этом здесь?
Мне кажется, что едва ли не половина конфликтов, возникающих между родителями и детьми, особенно детьми взрослеющими, возникает по нашей вине, вине взрослых.
Мы нажимаем на собственническое, старинное восприятие детей: мой сын, моя дочь! И стараемся не замечать, как стремительно они растут, развиваются, как отрываются от нас…
Мой сосед осуждает своего сына за то, что тот день-деньской возится с проигрывателями, магнитофонами, транзисторными приемниками. Учиться
