Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 49
не знал. Для чего нужны эти символы Марсини, оставалось загадкой, но странное ощущение силы, исходившее от них, не давало покоя каждому, кто касался их взглядом.
Келья, где проходила встреча, служила Верховному инквизитору и кабинетом и спальней. Аскетическое убранство состояло из стола, пары стульев, кровати с распятьем над ней. Единственной роскошью в этом пространстве был прекрасный гобелен с изображением герба Доминиканского ордена. Огромную вздыбленную собаку с факелом в пасти выткала одна из прихожанок в подарок отцу Марсини. Небывалой красоты картина пережила создавшую её даму. Верховный инквизитор Лиона обвинил её в колдовстве и прилюдно сжёг на площади Сент-Пол.
— Бертран, — сказал монах, усаживаясь за стол. — Я призвал тебя, чтобы сообщить весть, милую сердцу твоему. Заговорщики, о которых ты сообщил, найдены и схвачены. Милостию Божьей они уже раскаялись в содеянном. Мы пока что не спешим передавать их властям. Сам понимаешь, светская власть Лиона очень неблагонадёжна. Тем более, как ты и предполагал, среди мятежников есть люди весьма высокого положения. Очень не хотелось бы видеть их в ряду мучеников. И всё же настанет день, когда они будут преданы суду не Божьему, но мирскому.
— Как же так? — возмутился Бертран. — Они готовили убийство архиепископа!
— К сожалению, друг мой, святые, истинные суды всё больше подменяются богомерзкими римскими. Отсюда и возмущение и восстание твари против Творца. Отсюда и грех великий — ересь. Она хула на Бога, грех ума и грех духа, плод гордыни и первопричина падения. Церковь — единственное средство борьбы со скверной, а святая инквизиция — её карающая десница.
— Но как же мнение Бернара Клервоского, который настаивал, что «вера есть предмет убеждения, а не насилия»?
— Святой Бернар — очень почитаемый мной праведник, но в Писании недвусмысленно сказано: «Я есмь истинная виноградная Лоза, а Отец Мой — Виноградарь. Всякую у Меня ветвь, не приносящую плода, Он отсекает; и всякую, приносящую плод, очищает, чтобы более принесла плода». Стоит ли трактовать это иначе, чем как искоренять скверну священным огнём? Ересь сродни безумию. Ей свойственно извращать самые высокие помыслы и приводить их к виду, противному любому пониманию, как христианскому, так и мирскому. Брат наш Аквинат, коим гордится орден, изрёк в труде своём: «Извращать веру, от которой зависит жизнь души, гораздо преступнее, чем подделывать монеты, которые служат лишь в земной жизни, поэтому если фальшивомонетчики и другие злодеи по справедливости осуждаются на смерть, то с тем большим основанием можно справедливо казнить еретиков, коль скоро они признаны виновными». Допрос, учинённый мной, показал, что убийство архиепископа не было самой целью заговора. Подрыв устоев церкви, осквернение святыни — вот их великая тайна. Страшно сказать, эти ничтожнейшие, ограниченные людишки решили сотворить суд над Господом и промыслом его. Да прольётся гнев господень на их грешные души! Пойдём, я хочу тебе показать этих оборотней.
Спустившись в подвал, Бертран невольно съёжился в ожидании чего-то ужасного. В каменном мешке было темно и сыро. Лишь изредка горели тусклые закопчённые светильники, но они источали скорее смрад, чем свет. Было тихо, только крысиный писк нарушал покой сумрака. Марсини зажёг факел и уверенно шагнул в темноту. Они шли вдоль железных клеток, выхватывая пламенем грязные, измождённые лица узников. В глубине казематов ворочались не люди, а обескровленные призраки. Несчастные кидались навстречу и тянули руки с надеждой остаться хоть гнусными насекомыми в перегное чужой памяти. В этом было что-то нечеловечески жуткое. Узники сменяли друг друга, копошились, издавали звуки, объединённые одним — мертвящей незыблемостью своей судьбы.
— Вот, — сказал монах, останавливаясь напротив одного из склепов.
В глубине темницы толпились люди, вялые и напуганные. Они, как загнанные звери, сбились в кучу, стараясь спрятаться друг за другом. То было единственное место в мрачном подземелье, где люди ещё сохранили остатки жизни в глазах. Сколько они провели в темноте подвала, три, пять дней? Кем эти господа выйдут отсюда, если посчастливится? В сердце Бертрана скользнула непрошеная жалость.
— А этот подарок тебе лично от меня, — сказал Марсини, беря викария за плечо и увлекая за собой к соседней решётке. Он просунул факел глубоко внутрь помещения. — Смотри.
В самом углу темницы Бертран увидел комок тряпья. Монах стукнул рукоятью факела по решётке. Тряпки зашевелились, из-под них показалось лицо, испачканное запёкшейся кровью и неестественно опухшее от множества синяков. Тело медленно переворачивалось: каждое движение давалось ему с трудом. Когда, пытаясь подняться, человек выпрямил руки, тряпки сползли с обессиленно повисшей головы, открыв рыжую копну волос, так знакомых Бертрану. Священник отпрянул от решётки, не в силах поверить в увиденное. Марсини тут же бросился к нему и поднёс к лицу факел.
— Что, сильно искушение Дьяволово? — заорал монах. — Где сейчас тяга к блудодейству, когда ты зришь этот кусок мяса? Где телеса её, кои были прибежищем плотского греха? Диавол крепко оседлал ведьму. Се исчадье ада ныне обратно в ад возвратится! Пусть огонь терзает и опаляет её, пусть за тщету и гордыню наложится кара Божественного правосудия! Пусть, это послужит тебе должным назиданием.
— Но ведь это она поведала мне о заговоре, — сдерживая подступившие слёзы, пробормотал Бертран. — Разве несчастная не заслуживает милосердия?
— В тебе говорит не вера, а ужас запоздалого раскаяния, — тоном наставника изрёк Марсини. — Грехи её столь ужасны, что искупить их невозможно ни покаянием, ни даже смертию. Тем горше твоя мантия печали.
В темноте коридоров послышались шаги. Пламя факела качнулось от сквозняка. К нам приближались монахи, одетые в белые рясы с чёрными накидками поверх голов. Они пели псалмы. Доминиканцев сопровождали стражники. Вся процессия остановилась рядом с темницей Изабеллы.
— Пойдём на воздух, — сказал верховный инквизитор. — Нам больше нечего здесь делать.
С берегов двух рек волнами набегал лёгкий бриз. Он дул, не ведая о поджидавшей его невидимой опасности. Пробираясь по улицам, ветер срывал с места запах чахнущих помоев и, смешивая свою свежесть с вонью грязных окраин, разлетался по всему городу. И так чистота речного ветра, растворяясь в тлене сточных канав, не могла вырваться из цепких объятий гниющего мира, покорно принимая на себя бремя безмолвного слуги. Так и в жизни: самые высокие помыслы, движимые светлыми идеалами, увлекая за собой всю мерзость изнанки жизни, вынуждены терпеливо скитаться в дальних уголках сознания, ограниченного узкими границами дозволенного. Рушился мир Бертрана, а реки Сона и Рона как ни в чём ни бывало несли свою нехитрую философию по узким улочкам Лиона.
Викарий стоял на площади среди гудящей толпы. Сквозь шум и улюлюканье ясно слышался лязг повозки, на которой привязанной к позорному столбу везли обречённую на смерть
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 49
