смог, взял отпуск и отправился в Питер. Но пришлось разочароваться: у Сонаты оказался другой мужчина, а со мной она лишь развлекалась, наверное, просто решила вспомнить юность. Я, как дурак, поверил ей и на что-то надеялся… В Польский парк я пришел, чтобы попросить ее бросить того другого и стать моей. Умолял, предлагал уехать со мной, обещал, что она не будет ни в чем нуждаться, но Соната рассмеялась мне в лицо: она никогда меня не любила.
Не знаю, что тогда на меня нашло и почему я затянул на ее шее шарф. Я оставил ей плюшевого зайца — это был трогательный подарок, символ нашей первой любви.
Выдавая эту сентиментальную чушь, Алекс не рассчитывал, что следователь ему поверит. Но его это ничуть не волновало. Нужно было как-то объяснить свой поступок, он и объяснил. Вышло гладко, так, что и не подкопаешься. С Сонатой он действительно встречался: в Литве, а потом еще в Питере, куда приехал с намерением ее убить. То, что встречи их носили дружеский характер, проверить сложно — на романтические свидания ходят без свидетелей. Про наличие у нее любовника Алекс догадался: это всегда видно, когда у женщины кто-то есть, да и такая привлекательная особа, как Соната, вряд ли осталась бы одна.
Мостовой слушал рассказ Потапова с кривой усмешкой — на несчастного влюбленного его визави совершенно не походил, — но в протокол показания занес.
* * *
У Сонаты к подаркам было трепетное отношение. Она любила их не только принимать, но и дарить. Второе доставляло ей даже больше удовольствия. Соната не относилась к тем, кто за два часа до похода в гости бегает по городу в поисках хоть чего-нибудь, что можно всучить. Она считала, что подарком должна быть особенная вещица, специально выбранная для каждого, и обязательно эстетичная. Она могла приобрести ее за полгода до заветной даты. Как и многие, по возвращении из поездок Соната раздавала дорогим ей людям сувениры, но обычно они приобретались не в путешествиях, а в ближайшем от дома магазине. Казалось бы, такая практичность совершенно не вязалась с ее сентиментальностью. Сона здраво рассуждала, что ни к чему в незнакомой местности бегать в поисках чего-либо памятного, когда то же самое можно найти в своем городе. Так гораздо удобнее — точно знаешь, где искать. Подругам дарились вологодские кружева, купленные в «Гостином дворе», венецианские маски из того же универмага на Невском, «тульские» пряники, испеченные в родной булочной. Ну а тащить из Киева торт с одноименным названием было бы совсем глупо — Соната ходила за ним в «Метрополь». Кто-то из друзей знал, кто-то нет, а иные попросту не задумывались о том, где Соната добывает подарки, — было приятно ее внимание.
Зайцы для Камила и Алекса приобретались по тому же принципу. Увидев Лесю на встрече одноклассников, Сонате захотелось напомнить ему, а вернее, себе об их первой любви, символом которой для нее стал плюшевый заяц. Когда Леся его потерял, ей было обидно до слез. Тогда, в шестнадцать лет, она расценила это не иначе как охлаждение к ней. Соната вовсе не находила зайца ни в дюнах, на месте гибели Девида, ни где-либо еще. Для Алекса ее подарок не имел большого значения, и он попросту забыл, как он выглядел. Соната нашла похожую игрушку и вручила ее своему другу, выдав за ту самую. Этот жест, повторенный через годы, на том же самом месте, ей представлялся очень романтичным. Дюны, море, вечер — все было прежним, разве что вместо мая на улице моросил дождем октябрь, и Сонате казалось, что она вернулась в юность.
Приобретая знаковый подарок для Алекса, Соната взяла такого же для Камила, и в этом она тоже видела смысл: Алекс был для нее любовью прошедшей. Камил — настоящей, и теперь она ему дарила свое сердце.
* * *
Надежда на то, что милиционеры найдут Майиного ухажера и выявят его причастность к убийству, себя не оправдала. «То ли его не нашли, то ли он оказался ни при чем, а скорее всего вовсе никто ничего предпринимать не стал. А зачем? Козел отпущения есть, дело можно считать раскрытым, и совершать дополнительные телодвижения ради того, чтобы установить истину, никому не надо» — такие печальные мысли посещали Снегирева в следственном изоляторе. Он совершенно сник и перестал верить в то, что справедливость восторжествует сама по себе. Для спасения требовалась помощь близкого друга, неравнодушного к его судьбе. Единственным человеком, который вытащил бы его отсюда, была Майя, но она погибла. На Альмиру Снегирев не надеялся: произошедшая между ними крутая ссора прогоняла мысль о том, что у бывшей любовницы возникнет желание его навестить. Но Альма все-таки пришла. Сергей был очень тронут ее поступком и не раз упрекнул себя за то, что посмел думать о ней плохо.
В тоскливой, строго обставленной комнате для свиданий было тихо, как на кладбище. Сергей смотрел на Альмиру тяжелым взглядом и молчал, Гадушкина тоже не проронила ни слова.
— Ты можешь нанять мне адвоката? — наконец спросил он деревянным голосом.
— Да, конечно. Только… — Альмира потупила взгляд. — У меня нет денег.
— С моей карточки сними, там должно хватить, я на ипотеку копил. Она лежит во внутреннем кармане полосатого пиджака. Моей сестре позвони, она с тобой в квартиру съездит. Пин-код запиши: семьсот пятьдесят четыре…
Альмира старательно записала заветные цифры. В ее глазах заиграли огоньки и отобразилась готовность действовать.
— Хорошо, я побежала, — пропела экс-возлюбленная и поспешила покинуть помещение. — Держись, Сергунюшка! — бросила она на прощание.
Сергей не стал просить ее задержаться. Самоотверженный поступок подруги приподнял ее в его глазах, но одного благородного шага оказалось недостаточно для возрождения трепетных чувств. Когда он узнал о готовности Альмиры прийти, он очень обрадовался, и ему казалось, что отведенного на свидание времени ничтожно мало. А получилось, что оно оказалось лишним.
* * *
Замученный внешний вид Снегирева Альмиру полностью удовлетворил. Хоть мрачные стены изолятора у нее восторга не вызывали и идти туда было жутковато, отказать себе в удовольствии заглянуть в глаза поверженному врагу Гадушкина не смогла. Не зря она все-таки туда сходила! Душевная радость, полученная от увиденного, дополнялась материальным вознаграждением. Альмира с чистой совестью сняла всю сумму, которая лежала на карточке Сергея, и даже не думала нанимать адвоката. Деньги она считала своей компенсацией за моральный ущерб, которые покрывали его лишь отчасти. «С паршивой овцы хоть шерсти клок», — деловито сказала она, примеряя новую шубку.
Когда Снегирев ясно дал понять, что между
