возможностями для того, что экономисты называют добродетельной обратной связью, чем добыча полезных ископаемых, которая способствовала приобретению Испанией богатств Нового Света. Серебряный и золотой бумы Испании и Бразилии, какими бы сказочными они ни были, в конце концов сошли на нет, их пик продлился менее века; ‡ , с другой стороны, плантационное сельское хозяйство, основанное на использовании чернокожих рабов, продолжалось в португалоязычном мире вплоть до XIX века, и его примеру последовали многие другие. То тут, то там по всему атлантическому миру, в том числе на Сан-Томе и Кубе, плантации, работавшие в условиях, близких к рабским, полностью исчезнут лишь в двадцатом веке. Прямо или косвенно сущность возникшей здесь модели рабовладельческих плантаций стала причиной двух самых значительных массовых сельскохозяйственных революций в современной истории, которые мы подробно рассмотрим: Большая сахарная и Большая хлопковая, причем прямая линия, соединяющая их, проходит прямо через выращивание индиго и табака, а также риса, кофе и какао в Южной Каролине, поскольку опыт рабовладельческих плантаций распространялся везде, где его можно было заставить работать в Новом Свете.
Невозможно уехать с Сан-Томе, не затронув последнюю черту глубокой и неизведанной истории этого острова. Сегодня мало кто задается вопросом, почему европейцы не направили свои усилия на строительство плантаций на самом африканском материке, особенно учитывая близость Африки к их родному континенту по сравнению с Новым Светом, который они вскоре должны были открыть. Этот вопрос приобретает дополнительную актуальность из-за обилия в Африке подходящих земель, на которых можно было выращивать сахар, а позже хлопок и все последующие плантационные культуры. Африка, в конце концов, была источником рабочей силы, столь необходимой для этого предприятия, рабочей силы, которая долгое время считалась европейцами неисчерпаемой. Подобные взгляды утвердились даже спустя столетие после основания рабовладельческой колонии Сан-Томе и еще долго сохранялись среди европейских рабовладельческих держав. В 1591 году, когда только из Анголы вывозилось до двадцати тысяч рабов в год, португальский чиновник писал в письме короне, что эта колония может рассчитывать на поставку рабов в Бразилию "до конца света" §. Как выяснилось, выделение плантационных земель для производства сахара или других товаров на африканской земле редко пытались осуществить до XIX века, да и то лишь с перерывами, и только тогда, когда рабовладельческий режим в Новом Свете был окончательно свернут. Болезни дают часть ответа, но только часть. Пройдет немало времени, прежде чем европейцы поймут, почему именно, но на американской земле у них было огромное эпидемиологическое преимущество: коренное население, жившее там, тысячелетиями процветало в изоляции от болезней Старого Света и начало умирать в необычайных количествах почти сразу после контакта с белыми из-за отсутствия биологической устойчивости к болезням, которые они и привезенные ими из Европы животные, особенно свиньи, привнесли. Для туземцев даже то, что мы сегодня называем обычной простудой, было смертельно опасно. Одно из недавних демографических исследований показало, что общая численность коренных американцев на момент первого контакта с европейцами (1492 год) составляла примерно 60 миллионов человек, или 10 процентов всего человечества, и что к 1600 году, в результате контакта с белыми людьми, 56 миллионов из них умерли.
Однако в тропической Африке эпидемиологический баланс качнулся в противоположную сторону. Именно европейцы не имели иммунитета к таким смертельным болезням, как малярия и желтая лихорадка, а также к множеству других, менее притязательных болезней. В начале современной эпохи не менее 25, а иногда и 75 процентов европейцев, прибывших в Западную Африку, умирали в течение первого года. Даже после того, как смертность среди белых резко снизилась, когда укоренились представления о гигиене, смертность на уровне 10 процентов в год в Африке оставалась обычным явлением. И это, естественно, сильно сдерживало любое желание контролировать территорию, которое могло возникнуть у европейцев в Гвинейском заливе или Центральной Африке в эпоху империи.
Однако смертельные болезни были лишь частью истории. Еще при жизни принца Генриха Мореплавателя португальцы перешли от стратегии террора и грабежей на западноафриканском побережье к стратегии дипломатии и равноправной торговли, потому что это было единственное, что имело для них смысл делать, единственное, что было действительно осуществимо. После смерти Генриха, когда они плыли все дальше и дальше по побережью, помимо цвета кожи, самые важные общества, с которыми они сталкивались, то есть те, которые доминировали в их субрегионах, такие как Акан, Бенин и Конго, не могли считаться столь уж сильно отличающимися от их собственных ни по политической организации, ни по военной мощи. длинными линиямиИ какие бы небольшие преимущества португальцы ни имели в мечах или грубом огнестрельном оружии, они сводились на нет из дома и ограниченным количеством людей, которых они могли направить в любую африканскую местность.
Учитывая устойчивую глубину невежества и примитивных стереотипов о настоящем и прошлом Африки, читатели могут быть еще более удивлены, узнав, что в эпоху позднего средневековья и раннего нового времени даже грамотность, особенно в Сахеле и на его окраинах, не сильно отличалась от средневековой Европы. ¶ На континенте было множество государств, которые могли похвастаться собственными официальными институтами и процессами обучения и учености. Не заблуждайтесь. Между Европой и Африкой произойдет реальное расхождение, но по большей части оно все еще будет в будущем, и произойдет оно на фоне насильственного разрушения плантационного сельского хозяйства и рабства.
Для Португалии привлекательность и логика Сан-Томе основывались не только на этих реалиях - грубом социальном и нелегко нарушаемом равновесии с крупными государствами на африканском материке, - но и на обилии дождей и необычайно плодородной вулканической почве острова. Производство рабов, как считалось с основанием, лучше всего обеспечивать за счет изоляции негров на островах, которые почти по определению были местами, откуда нельзя было легко сбежать, и где акты восстания могли принести только беспощадные репрессии, а значит, и реальное облегчение.
То, что плантационный комплекс совершил гигантский скачок с Сан-Томе в Америку, а не в близлежащую Африку, несмотря на огромные запасы земли и населения, было выражением относительной слабости Европы в ту эпоху. Вывоз рабов в далекую Америку был, по словам историка Дэвида Элтиса, " второй лучшей альтернативой ". И это был путь, выбранный не только по причине враждебного окружения, вызванного болезнями, но и по причине самостоятельности африканцев.
Как писал Эрик Уильямс, покойный премьер-министр Тринидада и Тобаго:
На плантациях бегство было легким для белого слуги; менее легким для негра, который, если его освобождали, стремился в целях самозащиты оставаться в своей местности, где его хорошо знали и меньше шансов задержать как бродягу или сбежавшего раба. Слуга рассчитывал на землю по окончании контракта;
