прислуживать только ему, она лишь, соглашаясь, кивнула и улыбнулась.
Звали того гостя князем Романом Станиславовичем Ружинским, и был он из славного рода князей Туровских, ведших свой род от великого князя Изяслава Ярославовича, посаженного своим отцом Ярославом Мудрым княжить в городе Турове.
Князь Ружинский-Туровский был молод, красив и весел, являлся одним из близких друзей графа Михаила Михайловича Виельгорского и имел чин ротмистра Первого лейб-драгунского Московского Его Величества полка Первой кавалерийской дивизии.
Несколько раз во время обеда князь Роман Станиславович как бы случайно касался руки Дуняши, а в одну из смен блюд «нечаянно» тронул ее ножку, вызвав у девицы смущение и румянец во всю щеку. Он ей так шел, что молодой ротмистр возгорелся желанием коснуться губами этого румянца, что он и произвел, выйдя за ней из залы. Дуняша смутилась еще больше и попросила ротмистра больше «не делать этого».
— Почему? — спросил драгунский ротмистр. — Разве тебе было это неприятно?
— Это… это некрасиво, — не нашлась ничего более ответить девушка, постаравшись пропустить мимо зардевшихся огнем ушек вторую часть вопроса князя.
— Напротив, — весьма горячо заверил девушку Роман Станиславович, стараясь заглянуть ей в глаза, — это прекрасно и очень, очень красиво. И ты сама — настоящая красавица! Тебе кто-нибудь об этом говорил? — поймал наконец на мгновение взгляд девушки князь.
— Нет. — Она в смущении опустила голову и уставилась в пол.
— Тогда это говорю тебе я, князь Ружинский-Туровский, — произнес ротмистр и добавил: — А князья Ружинские — и это всем известно — не имеют привычки врать!
— Можно я пойду? — чуть слышно пролепетала девушка.
— Можно, — ответил князь, — но только после исполнения одной моей просьбы.
Дуняша молчала.
— Исполнишь ее?
Девушка еле заметно кивнула.
— Я буду ждать тебя сегодня в полночь в садовой беседке, — приблизил свое лицо к лицу Дуняши Роман Станиславович. — Придешь?
Девушка молчала и не поднимала глаз.
— Придешь? — повторил свой вопрос ротмистр.
— Как прикажете, — совсем неслышно сказала Дуняша.
— Приказ здесь ни при чем, — кажется, даже немного обиделся князь. — Я хочу, чтобы ты сама желала этого. Так что, придешь?
— Да, — прошептала девушка. — А теперь позвольте мне уйти.
Роман Станиславович улыбнулся, а затем взял в ладони лицо Дуняши и поцеловал ее в губы.
— Вот теперь ступай, — прошептал он, обдав ее жаром своего дыхания. — И не забудь: в полночь в садовой беседке. Я буду ждать…
Все оставшееся время ужина, в который плавно перетек званый обед, Ружинский-Туровский был возбужден, шумен и чрезвычайно весел. Он шутил, смеялся, веселил гостей, а его анекдот об императрице Анне Иоанновне и курляндском герцоге Бироне, рассказанный мужчинам, собравшимся выкурить сигару после обеда, имел колоссальный успех. Сенатор Самсон Кириллович Башметев даже попросил записать сей замечательный и ранее им не слышанный анекдот в его памятную книжку, что Роман Станиславович проделал с превеликим удовольствием. А когда напольные часы в зале графа пробили полночь, князь Ружинский-Туровский исчез, и ужин заканчивался уже без него. Когда же кто-нибудь из гостей спрашивал Михаила Михайловича, куда подевался «наш любезный князь Туровский», граф делал таинственное лицо и отвечал, улыбаясь лишь уголками губ и беспомощно разведя в стороны руки:
— У него, господа, имеются дела сердечные, а потому я ничего не могу с ним поделать.
Гости, а это все были мужчины, понимающе кивали и отставали от графа, поскольку прекрасно ведали, что с сердечными делами и правда сладу нет никакого, поскольку такие чувства не подвластны людям и ниспосланы свыше…
В садовую беседку Дуняша пришла, как и обещала. Конечно, она была в ином наряде, нежели в том, в каком прислуживала в зале, но и в сарафане и платке она смотрелась красавицей. Лунный свет и тени в открытой беседке придавали ей таинственную загадочность, которая вызывала в молодом ротмистре романтические и трепетные чувства. Черт его знает, ну, ночь, ну, тишина и беседка в саду. Луна светит, девица-крестьяночка робко к перилам жмется… Что тут такого особенного? А вот поди ж ты, и сердце бьется так, что, верно, во всем саду стук его слышен, и дыхание сбито, будто только что полверсты во всю мочь бежал. И дрожь лихорадочная, словно в штос играешь, а банкомет уже карту сдвигает, которую долго ждал. Или как перед атакой: и страшно, и азартно, и весело…
Что чувствовала сама Дуняша, то словами выразить невозможно. Это были какие-то обрывки чувств, мыслей, чаяний и еще чего-то, отчего слабели ноги, а в животе словно порхали бабочки.
— Пришла…
Залюбовавшись ею и не в силах справиться с бурей чувств, охвативших его, князь рывком притянул Дуняшу к себе и принялся целовать, повторяя:
— Милая, милая, милая…
Девушка не сопротивлялась, а когда робко обняла князя за шею, земля под ногами ротмистра поплыла.
Он почти не помнил, что было дальше. В его глазах одна за другой проносилась освещенная неярким лунным светом лишь мозаика картинок: оголенное плечо Дуняши; розовато-коричневый сосок, смотревший куда-то вбок; мраморная кожа ножки, матово сверкнувшая, огромный темный зрачок.
Ротмистр Первого лейб-драгунского Московского Его Величества полка взял Дуняшу тут же, в беседке, прямо на скамейке. Она лишь вскрикнула, когда он резким толчком вошел в нее, а потом лишь шумно дышала и смотрела на князя широко раскрытыми глазами. И зрачки у нее были темны и бездонны, как было бездонным и небо над головой.
Через минуту после того, как он бурно излился, сознание воротилось к нему. Дуняша лежала на скамейке, свесив одну ногу. Глаза ее были наполовину прикрыты. Казалось, она дремлет либо чувства покинули ее…
— Дуняша, — тихо позвал князь.
Она не ответила.
— Дуняша!
Девушка молча посмотрела на него.
— Мне… пора. Спасибо тебе… — произнес ротмистр и, немного помявшись, покинул беседку.
Дуняша еще какое-то время лежала, наблюдая за мигающей звездой. Потом поднялась, привела себя в порядок и вышла. На лице ее были написаны изумление и испуг…
Удивительное дело, но на селе ворота ее дома не намазали дегтем, мужики не щурились и не приставали со скабрезными разговорами, бабы не судачили за ее спиной и не плевали во след, а товарки не отвернулись и даже жалели Дуняшу, втайне ей завидуя: как же, понесла от князя! Как это узнали на селе — про то один Бог ведает, однако ж всем и каждому было известно: Дуняшу обрюхатил князь. Имени-фамилии его не знали, но что это был настоящий князь — ведали.
Через положенный срок родила Дуняша девочку, здоровенькую, крикливую. Дуня назвала ее Маней, так и пошло по селу: Дуняша да Маняша…
Кто ее надоумил следующим летом, когда барин в имение приехал вакацию свою
