Идите же! – Мой голос нем. И тщетны все слова. Я знаю, что ни перед кем. Не буду я права. Я знаю: в этой битве пасть. Не мне, прелестный трус! Но, милый юноша, за власть. Я в мире не борюсь. И не оспаривает Вас. Высокородный стих. Вы можете – из-за других – Моих не видеть глаз. Не слепнуть на моем огне. Моих не чуять сил… Какого демона во мне. Ты в вечность упустил! Но помните, что будет суд. Разящий, как стрела. Когда над головой блеснут. Два пламенных крыла.
…В ночь под Новый, 1914 год в доме в Замоскворечье вдруг вспыхнул пожар – загорелась сажа в трубе. Вместо того чтобы пировать и праздновать, заливали вспыхнувшую кухню, а потом убирали грязь. Прислуга, конечно, была в ужасе:
– Плохая примета! Быть беде!
Марина смеялась:
– Оставьте ваши костромские глупости!
Служанка, бывшая коренной москвичкой, обиделась:
– Дайте мне расчет! Уйду от вас! А вам, барыня, скажу: примета плохая! Как бы не помер кто в семье!
И мстительно покосилась на бледного Сергея, который только недавно вернулся из санатория, где лечил свои больные легкие.
Марина вспыхнула не хуже того пожара, выгнала служанку вон – сама выгнала, просто так уйти не дала, – однако призадумалась, хоть и считала себя неверующей. Да такой она и была и не скрывала этого. Например, в письме к Розанову, еще когда переписывалась с ним, признавалась этаким горделивым полушепотом:
«Слушайте, я хочу сказать Вам одну вещь, для Вас, наверное, ужасную: я совсем не верю в существование Бога и загробной жизни.
Отсюда – безнадежность, ужас старости и смерти. Полная неспособность природы – молиться и покоряться. Безумная любовь к жизни, судорожная, лихорадочная жадность жить…
Может быть, Вы меня из-за этого оттолкнете. Но ведь я не виновата. Если Бог есть – Он ведь создал меня такой! И если есть загробная жизнь, я в ней, конечно, буду счастливой.
Наказание – за что? Я ничего не делаю нарочно».
Ладно, бог богом – но всякие там черти – лешие – домовые – черные кошки… Мы все рождаемся с ощущением некоего суеверного страха в душе. Хотела Марина или нет, а о пророчестве сердитой служанки она теперь не могла перестать думать. Но поскольку, субъективно считая центром своей вселенной Сергея и Алю, она все же – независимо от себя, объективно! – по-прежнему была величайшей эгоцентристкой и все солнца, все планеты в мире вращались только вокруг нее, она снова задумалась о смерти. Причем не долгожданной, а – внезапной и даже нежеланной из-за своей внезапности и преждевременности. Все люди умирают…
Уж сколько их упало в эту бездну. Разверзтую вдали! Неужели и со мной это когда-нибудь произойдет?! Настанет день, когда и я исчезну. С поверхности земли. Неужели такое возможно? Неужели?! Застынет все, что пело и боролось. Сияло и рвалось. И зелень глаз моих, и нежный голос. И золото волос. И будет жизнь с ее насущным хлебом. С забывчивостью дня. И будет все – как будто бы под небом. И не было меня. Изменчивой, как дети, в каждой мине. И так недолго злой. Любившей час, когда дрова в камине. Становятся золой. Виолончель, и кавалькады в чаще. И колокол в селе… – Меня, такой живой и настоящей. На ласковой земле! К вам всем – что мне, ни в чем не знавшей меры. Чужие и свои?! – Я обращаюсь с требованьем веры. И с просьбой о любви. И день и ночь, и письменно и устно: За правду
да и
нет. За то, что мне так часто – слишком грустно. И только двадцать лет. За то, что мне прямая неизбежность – Прощение обид. За всю мою безудержную нежность. И слишком гордый вид. За быстроту стремительных событий. За правду, за игру… – Послушайте! – Еще меня любите. За то, что я умру.
Смерть, впрочем, ждала не ее, а другого человека. Однако она очень близко затронула Марину.
Ее любовь и любовь к ней Сергея была подвергнута первому и очень серьезному испытанию. Как ни странно, не безденежьем, не бытом, не трудностями рождения и воспитания первого ребенка – эти все трудности существовали и всегда будут существовать в их жизни, всегда будут их испытывать, еще и жесточе, чем других, – любовь была впервые испытана на прочность появлением между ними двумя – третьего.
О, о, о… Сколько таких третьих еще встанет между ними за те более чем тридцать лет, которые они проживут вместе… Однако небеса для начала подшутили весьма изощренно: первым в этой череде суждено было стать родному брату Сергея, Петру Эфрону. Он-то и упадет в эту бездну, разверзтую вдали, но заберет с собой немалую часть сердца Марины.
