— ты молчишь. Это раз. Никого не превращаем в детей. Это два. И попробуем убедить Пайку, что мы ей не враги. Это три.
— Угу, понял, Эраст Петрович Фандорин, — пробурчал кот. — Только не забудь, что Пайка за нами не с концертом идёт, а с кувалдой. И у её Бобика, между прочим, свой план — и в нём нет места для философских котов и бывших оконных замерщиков.
Он встал, потянулся, почесал пузо, посмотрел на потолок и добавил:
— Но, если всё-таки будет драка — ты втыкай кнопку, а я сделаю так, чтобы кто-то всосал соплю обратно. Для психологического эффекта. И чтоб надолго запомнили.
«МОСКВА-СИТИ»
Боб успел вернуться в центр квартиры и встать перед диваном, как дверь щёлкнула. Прошло несколько секунд, и Смирнов вошёл, спокойно, почти медитативно. Окинул взглядом обстановку. Пайка, завёрнутая в плед, смотрела на него как на галлюцинацию, прервавшую череду однообразных дней.
— Ты что, с ума сошёл? — прохрипела она, забыв, что кляп был вынут только сегодня утром. — Ты чего сюда пришёл?!
— За тобой. — я кивнул ей так, как старому знакомому.
— Вот он, кот, — сказал Боб и указал Пайке рукой на кота, мол говорил же, что он разговаривает — И ты, видимо пришёл, чтобы я сразу застрелил тебя? Это ж надо — самому в ловушку.
— Я подумал, — начал я говорить, опуская рюкзак на пол, — если уж вы меня так сильно хотите, я не буду оттягивать момент. У меня, в отличие от вас, планов громадьё. А вы тут… как в пансионате для сумасшедших.
Григорий потянулся, зевнул и громко сказал:
— Бобик. Ты первым с кем заговорил? С холодильником или тостером?
У Боба дёрнулся глаз. Пайка уронила голову на колени и улыбнулась.
— Он реально разговаривает, — сказал Боб тихо, почти с уважением. — Я думал, это бред. Иллюзия.
— Всё иллюзия, Боб, — сказал я с неожиданной мягкостью. — Даже твоя засада. Особенно твоя засада.
— Ты хочешь, чтобы я тебя убил? — уточнил Боб. — Я ведь думал. Я готовился. У меня есть ванна, химия, даже список пунктов, как всё замести.
— Понимаю, — уверенно кивнул ему я. — Мы все иногда пишем списки, чтобы не сойти с ума.
— Ну ты и… — снова не договорил Боб. Потом вдруг сказал, почти растерянно: — А ты знал, что на восьмой день начинается аудиторное монологическое сопровождение?
— Нет, — сказал я. — Но кот, наверное, знал или подозревал.
Григорий кивнул:
— Подтверждаю. Мы на седьмой день изобрели шахматы на троих и начали играть втроём. Без третьего игрока.
Пауза. Никто не смеётся. Никто даже не дышит. Пайка, выпрямившись, посмотрела на меня с каким-то новым выражением — не то презрение, не то спасённая горечь.
И вдруг — голос Боба снова стал прежним: чётким, почти холодным.
— Ты пришёл сдаться?
— Нет, — сказал я. — Я пришёл договориться.
— Сбрендил, — констатировал Боб. — Ну давай, удиви меня. Какую сделку ты можешь предложить?
— Брелок тебе не достанется, — начал я с нажимом, — потому что он теперь работает не совсем как раньше. Он не любит насилие, Боб. Он стал... чувствительным. Как выжатый лимон после медитации. Я пробовал его нажать, перед тем как зайти в квартиру. Он не работает.
— Что ты несёшь? — зло бросил Боб.
— Я несу идею, — сказал я и достал из кармана... ничего. Показал пустую ладонь. — Видишь? Вот и он тебя видит.
Григорий встал на задние лапы и добавил с академическим спокойствием:
— Человек, не верящий в магию, обречён на поражение. Особенно, если он внезапно стал её частью.
— Ты что, проклял меня? — тихо спросил Боб.
Я пожал плечами и смастерил гримасу на лице.
— Нет. Просто дал тебе время подумать. Ровно столько, сколько ты дал Пайке.
Боб выпрямился. Плечи расправлены, голос ровный. Он резко шагнул вперёд, в упор ко мне.
— Отлично, — сказал он. — Хватит философии. Хватит всех этих твоих речей. Ты думаешь, я не вижу, что ты тянешь время? Ты не договариваешь. Пришёл сюда, улыбаешься, как будто у тебя в штанах запасной план. Но у тебя ничего нет, Смирнов. Только говорящий кот и морда, которую хочется бить об плитку.
Он достал пистолет. Настоящий. Без спецэффектов, без пыли. Просто чёткое, тяжёлое железо, нацеленное в лоб.
— Сначала ты рассказываешь, где брелок. Потом я решаю, стоит ли тебе жить.
Я не шелохнулся. Только смотрел. Ни вызова, ни страха. Даже не апатия — усталость.
— Не в ту сторону, Боб, — сказал я спокойно. — Ты действительно думаешь, что насилие всё ещё работает? После всего, что было?
— Оно работает на мне, — прошипел Боб. — Это мой язык. Я за него всю жизнь получал. Мне не нужны твои мантры и твой кот-самоучка. Мне нужен брелок.
Григорий медленно опустился на пол, прикрыл глаза.
— Ох, сейчас будет плохо, — сказал он, будто предвкушая катастрофу.
Пайка попыталась встать — не от страха, а от предчувствия, что вот сейчас оно начнётся, необратимое. Но Боб уже сделал шаг вперёд.
— Всё. Хватит. У меня нет времени на игры. Ни у меня, ни у неё.
Он нажал спусковой крючок.
Щелчок. Тишина.
Боб посмотрел на пистолет, как на предателя.
Снова нажал.
Щелчок.
— Что?..
— Ты не понял? — с лёгкой грустью сказал я. — Сломалось.
— Это конец, — добавил кот. — мы вмешались в законы причинно-следственных связей. Ну, или брелок. Технически, вы оба слишком скучные, чтобы точно определить источник.
Боб смотрел на оружие. Потом на меня. Потом — на Пайку.
Потом медленно, очень медленно, опустил руку.
— Всё уже началось, Боб, — сказал я. — Я не пришёл, чтобы торговаться. Я пришёл, потому что ты проиграл. Просто не заметил. И я решил дать тебе шанс увидеть, как это чувствуется.
Боб отступил. Сделал шаг назад. Потом ещё один.
Всё его существо трещало по швам. Он был как человек, у которого вырвали проводку изнутри.
Он вдруг понял: не знает, сколько прошло времени. Не знает, зачем он в этой квартире. И — не знает, кто он теперь, если не тот, кто находит, преследует и уничтожает.
Он сел. Медленно. В кресло, где ещё
