на диване, убеждая себя, что думать не о чем. Но скоро понял, что психология – это хорошо, но сердцу не прикажешь. Я плюнул на самоанализ, собрал своих красавиц – жену и дочку – и сказал:
– Ура! Мы на выходные едем гулять в Пушкино.
Моя жена удивительно тактичный человек. Она не задавала лишних вопросов. О предпринимателе возле метро она знала, так как я всё всегда ей рассказываю. И по тому, как быстро она собралась сама и собрала дочку, я понял, что она меня поддерживает.
Пушкино не близко. Приехав туда, я понял, что это не три дома, в одном из которых сидит и ждёт меня Митька.
Искал я его три месяца. Через полицию, детские комнаты, попечительские советы, школы. И вместе со своей женской командой приезжал в уже ставший мне родным городок каждые выходные как на работу.
И вот февраль. Мы идём по заснеженной улице на окраине Пушкино, заходим во двор старого деревянного дома. Ноги ватные, девчонки ждут за калиткой. Подхожу к двери, стучу. В голове пустота, на сердце тяжело, во рту пересохло. Что буду говорить, сам ещё не понимаю.
Открыл Митька. Всё в тех же штанах. И почему-то, увидев меня, совсем не удивился.
– Предприниматель, деньги-то взял, а мечту так и не продал? – со слезами на глазах, смеясь, выдавил я из себя.
Митька тоже улыбался, а по его впалым щекам катились слёзы размером с горошину. И он, вытирая их рукавом, так по-мужски сказал:
– Мечта больше не продаётся.
Это было 27 февраля 1998 года. Теперь каждый год в этот день мы всей семьёй собираемся за большим столом и отмечаем день рождения нашего сына Мити. Теперь он Дмитрий Александрович. Успешный предприниматель, спортсмен, семьянин. И каждый раз после наших домашних посиделок, когда мы с женой провожаем Митю и его семью, он отводит меня в сторону, смотрит пристально в глаза, как 18 лет назад, и спрашивает:
– Пап, ну а если бы ты тогда в метро прошёл мимо?
Я крепко его обнимаю и говорю:
– Ну как пройти мимо мечты? Ты же мечта, а не сын, Митька.
Кровь
Моё детство прошло в тихой красивой деревеньке на берегу моря. Деревня – это чересчур, а вот деревенька – самое оно. Высоких домов не было. Все крохотные, какие-то сказочные. Местность удивительная! Вокруг зелено, дворы утопают в цветах! И тут же море плещется. Одним словом, рай на земле.
Был у нас и рынок. Каждую субботу там собирались все жители. Кто-то покупал, а кто-то продавал. Продавали всё – от гвоздей и калош до поросят и коров. Моё же место было там, где рыбой торговали. Мы с отцом ловили тараньку, бычков, и потом я гордо стоял и нахваливал свой улов, обещая, что такой рыбы больше нигде не найти. Да что уж там! В полуметре от меня стоял пацан и гордо, слово в слово выкрикивал то же самое. И таких нас было человек 10. Мы смотрели друг на друга с прищуром, исподлобья, мол, говори, говори, да не заговаривайся. И пока мы, юные предприниматели, надрывали глотки, пытаясь продать свой ценный товар, наши отцы стояли возле бочки с пивом, травили анекдоты, посматривали на нас и по-отцовски, по-доброму ухмылялись. Золотые были времена!
В нашей деревеньке жили три брата. Без отца и без матери. Старшему было восемнадцать лет. Артемием звали. Среднему, Мишке, – четырнадцать, а младшему, Саньке, – одиннадцать. Жили они на отшибе, у самого моря. Рыбачили, торговали. Люди помогали как могли. Но этого им едва ли хватало. Времена были тогда суровые. Вот и промышляли ребята чем могли. И даже вели своё маленькое хозяйство.
Как-то мать послала меня к ним – отнести молоко и хлеб. Пришёл я. Стою.
– Дома кто есть?! – ору.
Тишина. Я вошёл в избёнку и поразился. Вроде пацаны одни живут, такие же, как и я, а в избе чисто, светло, прямо как у нас. Только у нас мамка с утра до вечера готовит, стирает, убирает, а у них нет родителей. И не ходит к ним никто.
Я поставил хлеб, молоко и хотел было уходить, как в дверях меня встретили братья.
– Тебе чего, паря? – спросил Артемий.
– Да так, ничего. Вот, мать передала. – И показываю на стол.
– Так чего уходишь? Садись с нами. Мы картошки напекли, сейчас обедать будем. Кровянка есть.
– Да как-то неудобно мне, – начал было я бормотать.
– Заходи, заходи. Там, где трое, там и четверо, – сказал Артемий и подтолкнул меня к столу.
Я сел. Братья быстро накрыли стол, мы уселись и начали есть. О чём говорили, забыл. Помню, смеялись. Вкусно было. И Артемий всё ухаживал за Мишкой и Санькой, а они ему помогали потом со стола убирать и посуду мыть. Так слаженно у них это всё получалось. В доме царила любовь. Настоящая братская любовь. Когда каждый за брата. Когда одна семья.
Я побыл ещё немного и ушёл. А ночью прибежал к нам Мишка, средний, и говорит, что Саньке совсем плохо и Артемий его на руках в районную больницу несёт.
Мы с отцом сели в отцовский рабочий грузовик и выехали на дорогу. Смотрим, Артемий несёт Саньку – согнулся в три погибели. Много ведь уже пронёс, а даже виду не подаёт, что устал. Усадили всех в грузовик.
Стёрлось в памяти, что да как, только, помню, довезли мы братьев. Саньку доктор забрал, а через некоторое время вышел и сказал, что кровь ему нужна для переливания. Я тогда вздохнул – братья ж здесь.
Только кровь их не подошла. Люди помогли – сдали кровь. Санька выжил.
Той ночью я узнал, что и не братья они вовсе, а абсолютно чужие люди. Сироты. Прибились как-то друг к другу и с малых лет живут вместе.
В сердце моём что-то сжалось тогда. Всё в голове перемешалось: братья, сироты, чужие, кровь людей. И Артемий на руках с Санькой перед глазами стоял.
Вернувшись той ночью из больницы домой, я подошёл к сестре Лизке (ей тогда года три было), обнял её, сонную, крепко-крепко. И по сей день уже тридцать лет не отпускаю.
Зинка
– Зина! Зиночка! Ну Зина! Ну Зинка! – кричал мужчина средних лет, атлетического телосложения, в джинсах Prada.
Дело происходило где-то на окраине Москвы в маленькой, но довольно уютной однокомнатной квартире со старой мебелью и такими же старыми дверьми – этакий привет из восьмидесятых.
Зинка находилась в ванной и пыталась в зеркале разглядеть
