его на мушке, а своими словами.
— Анна… Анна… — зашептал Богдан. — Я не сделаю тебе ничего плохого. Я хочу наказать людей, что причинили тебе вред.
— Они наказаны!!! — закричала я и поняла, что теряю себя.
“Зверь” победил.
Мое тело в его полной власти.
— Сожжены в печи крематория? — доверительно спросил Иванов.
— Догадливый человечек. — меня больше не было, с майором теперь разговаривал “зверь”.
— А Роман? Он помогал тебе с телами?
— Разрезал их на маленькие кусочки. Хрясь. Хрясь. Хрясь.
— Тимофей? Бармен из клуба. — полицейский прерывисто дышал, по его тела пробежала дрожь.
— Он больше не будет снимать свои фильмы.
— Фильмы?
— Грязные. Фильмы.
— Где он снимал их?
Я оскалилась. С моих губ капала слюна.
— Ты хоть понимаешь, как сейчас жалок?! Перед смертью всё спрашиваешь и спрашиваешь МЕНЯ о покойниках.
Иванов побледнел и вцепился белыми пальцами в стол. Губы майора затряслись, а глаза застыли в испуге.
— Ты же не знаешь, что Я такое? — мой голос стал грубее, жестче, приобрел металлический отзвук. Всё что осталось от меня, были мольбы к “зверю” не трогать полицейского, не забирать его кровь, оставить Богдана в живых.
— Я… я… — заикался майор.
“Зверь” засмеялся, стал пародировать испуганного до смерти полицейского. Иванов не шевелился, лишний раз боялся вдохнуть.
— Она просит, она молит меня не трогать тебя. Помочь тебе. Зачем? — “Зверь” навис над Богданом, вдохнул аромат его волос. — Ты не её охотник. Ты не её Иван!
Майор словно в замедленной съемке видел, как мое тело закрутилась волчком, забилось в конвульсиях. Я выронила пистолет и со всей дури ударила саму себя о стол, качнулась и, с размаху, втемяшилась в стену, отскочила на другую сторону, разбила стекло кухонного шкафа головой. Кровь, моя собственная кровь, стекала по лицу, по щекам, подбородку. “Зверь” слизнул красные капли с губ и молча отступил. Я снова взяла контроль над своим телом, своей речью, своими мыслями.
Иванов выпадом поднял пистолет с пола и направил на меня. Я дернулась в сторону. Выстрел. Я рухнула на стул и закашлялась. Посмотрела на себя. Мой торс прошила пуля. Я приложила руки к животу. Надо лишь претерпеть боль. Скоро всё пройдет. Просто не терять контроль. Просто дышать. Медленно. Размеренно. Еще немного, просто подождать.
“Надо было убить полицейского!”
Глава 17
Иванов стоял надо мной с зажатым, в дрожащих руках, пистолетом. Он побелел, выглядел испуганно, быстро бросил взгляд на стену кухни. В керамической плитке застряла пуля, от которой, мелкой паутинкой, тянулись трещинки. Дробь прошила меня на вылет. Могу лишь поблагодарить Иванова, что не придется ничего вырезать из своего тела в клинике у Романа.
Боль пронизывала грудь, живот, отдавалась в плечах и ногах. Я не первый раз получала смертельные ранения, и естественно, я не боялась умереть, не переживала, что последнее, что я увижу в жизни будет желтый потолок чужой квартиры. Но тело мое продолжало всё чувствовать так, если бы я была смертной — агония, выброс адреналина, сбивчивое дыхание, бешенный ритм сердца, а после — умиротворение. Роман рассказывал мне об исследованиях последних минут жизни человека, о хитрости, что заложила в каждое живое существо природа — мозг посылает сигналы телу, похожие на чувство эйфории, человек, якобы, успокаивается перед кончиной. Не могу подтвердить это, ведь я умерла по — настоящему лишь один раз, более двухсот лет назад. И это было ужасно.
Майор задрал блузку на моем животе. Рана от пули уже стала затягиваться и Иванов увидел лишь глубокую царапину. Он решил, что ранил меня, выхватил из кармана своей куртки мобильный телефон и набрал короткий номер службы спасения. Я захрипела, потянулась окровавленной рукой к штанине майора:
— Нет, не надо.
Силы постепенно возвращались ко мне. Я поднялась со стула и шагнула в сторону ошарашенного полицейского. В трубке пробурчали:
— Сто двенадцать, слушаю Вас.
Я качнулась в сторону Богдана, и неловким движением попыталась выхватить трубку.
Иванов одёрнул рукой и произнёс:
— Майор полиции Ива…
Богдан не успел договорить, когда мне, со второй попытки, удалось выхватить из его рук телефон и бросить бурчащую трубку в раковину.
— Алло, алло! — послышалось из маленького динамика.
Я снова плюхнулась на деревянную сидушку, тяжело дышала, придерживая уже почти полностью зажившую рану.
Иванов сел напротив и просто смотрел на меня.
Мерзкая мелодия из раковины, усиленная металлическим эхом. Оператор службы спасения пытался вновь и вновь дозвониться до Иванова.
Я протянула руку в мойку и достала телефон.
— Ответь, скажи, что всё в порядке. Ты ошибся. — каждое слово давалось мне не легко.
Иванов, не моргая, приложил телефон к уху и сделал то, что я велела.
Так — то лучше.
Я подняла край окровавленной блузы и посмотрела на небольшую розоватою точку слева от пупка.
Глаза Иванова округлились, когда он мельком рассмотрел затянувшуюся рану.
— Как… — сорвался шепот с его губ.
Моё дыхание стало ровным, размеренным, боль отступила, уступив место усталости и дикой злобе, что гудела в висках, разливалась по телу гулким барабанным ритмом. Я понимала, что это означает. “Зверь” был голоден, за свои услуги “лекаря” он взимал плату — кровь. Нельзя было вновь допустить, чтобы “зверь" взял надо мной контроль. Надо успокоиться, забиться в какой-нибудь дальний темный угол и просто перетерпеть этот нахлынувший голод.
Я встала со стула и медленно похромала в спальню, не обращая внимания на полицейского. Иванов тихонечко последовал за мной. Я завалилась на кровать Богдана и закрыла глаза. Перетерпеть требования “зверя” сложно, но возможно. Главное обрести спокойствие и полностью контролировать свое тело и мысли. Эту практику мы с Романом постигли, когда жили недолго в Китае, пока в ту страну не заявились британцы.
Я легла ровно, закрыла глаза и слушала своё дыхание до тех пор, пока навязчивые мысли о крови не покинули мою голову, глаза не престали двигаться под прикрытыми веками, а звуки вокруг не стихли, превратившись в тягучую тишину. “Зверь” во мне заснул, для нас двоих эта ночь стала тяжелым испытанием. “Зверь”, впервые за долгое время, полностью взял надо мной контроль, не только над моими действиями, но и над моими словами. Я была лишь сторонним наблюдателем его дебюта в этом веке.
Я не знаю, сколько я так пролежала, но когда открыла глаза, рядом сидел майор и просто смотрел на меня. Его лицо ничего не выражало — ни страха, ни интереса, ни брезгливости, ни обеспокоенности. Он, словно мраморная статуя, замер в одной позе.
Я поднялась и уперлась спиной в деревянное изголовье кровати.
Иванов вздрогнул, будто
