военного дела, под присмотром, как я теперь понимаю, какого-то отставника. Правда, где-то в конце вроде бы сорок третьего года в школах ввели раздельное обучение мальчиков и девочек. Девочек в девчачьей школе стали обучать шитью и вязанью. А ребят продолжали натаскивать в том же направлении. А им-то по глупости, конечно, хотелось и по-настоящему пострелять. Сегодня эту мальчишескую жажду пострелять утоляет пиротехника (не слишком ли?!).
Ну а если в покушении на убийство писателя (чему я не верю!) виноват опыт с отцом, то что можно ждать от тех, кто возвращается из Чечни или какой другой горячей точки?! Психика-то явно сдвинута, о чем свидетельствует сегодня такой разгул бандитизма.
Ну, так или иначе, брата, после подачи апелляции в высшую судебную инстанцию, освободили. С него была снята и судимость, но почему-то было предложено искупить свою вину перед Родиной на фронте. При чем тут Родина, какой он нанес ей ущерб? Фронт как таковой по-моему не состоялся. Правда, как-то раз брат вдруг объявился дома с немецкими трофеями: это были какие-то быстро складывающиеся сумки, фляжки, зубная паста (которой мы еще не знали, поскольку пользовались зубным порошком) и что-то еще немецкое. Вовка в школе изучал немецкий язык и неплохо знал его. Вполне возможно, взяв брата в армию, его использовали как переводчика. Но где? Письма от него мы с мамой получали, как правило, из Марийской Республики, где в землянке (а почему в Марийской АССР была землянка?) на него якобы упало бревно, и он в сопровождении офицера был доставлен в Москву психически (психически?) больным человеком. И четыре года провел в больнице им. Кащенко. Слава богу, что вышел здоровым и сумел поступить в Высшее военно-морское училище в Ленинграде. Но жизнь-то искалечена. Где прошли его лучшие годы?! Кто в том виноват? И что может сделать государство сегодня, чтобы ошибки правосудия не повторялись? Этот извечный русский вопрос — кто виноват и что делать — действительно не имеет решения.
Я же жила все эти годы с мамой в Москве у Никитских ворот и радовалась (если хоть чему-либо можно было радоваться во время войны), что живу в центре города, который был и по сей день остается центром культуры. Выйдя из дома, я через пять минут оказывалась у кинотеатров «Повторный», «Художественный», «Центральный», «Юного зрителя», «Арс», а через двадцать — у Театра Маяковского, Камерного, Еврейского на Малой Бронной и Консерватории, а через полчаса — у Большого, Малого, Художественного и Детского, да еще Станиславского и Немировича-Данченко, Ермоловой (не помню, так ли он тогда назывался?), ну и у Библиотеки им. Ленина, конечно!
В седьмом классе я уже отдавала предпочтение не балету, а драматическому искусству. И частенько вечерами, купив самый дешевый билет, а то и получив контрамарку (у нас с подругой появился знакомый работник сцены: седой пожилой человек, у которого мы однажды спросили лишний билетик), просиживали на балконе второго яруса на спектаклях Московского театра драмы (позже им. Маяковского). Выучив наизусть роли Марии Бабановой, я в любой момент могла (так я считала) заменить ее на сцене в «Собаке на сене», «Сыновьях трех рек» и «Тане», если бы это потребовалось. Но этого ни разу не случилось, и я пошла в Дом пионеров имени Павлика Морозова и поступила в театральный кружок. Там руководитель кружка не обнаружила во мне ни Тани, ни сеньоры Дианы, но обнаружила Липочку из пьесы «Свои люди — сочтемся» старика Островского (скорее всего, по моей розовощекости и упитанности). Было бы с чего! Мы ведь с мамой все еще сидели на картошке, как тогда говорили в Москве, а с арены Московского цирка нам всем вторил клоун Румянцев, добавляя к словам «все москвичи сидят на картошке» одно-единственное слово: «и молчат!», за которое и поплатился.
Я крутилась волчком: школа, театры и кинотеатры. Фильм «Леди Гамильтон» я посмотрела раз двенадцать, «Три мушкетера» — десять, «Сестру его дворецкого» — пять (надо сказать, американское кино, начиная с «Бем-би», покоряло Москву тех лет). Ну и, конечно, театральный кружок! Театральный кружок был для меня всем, к тому же в нем были мальчики. Мы ведь их видели толы ко на улицах. А у нас в кружке мужские роли играли, естественно, они! И я влюбилась… безнадежно. И, слава богу, что безнадежно! А уж с восьмого класса начала подумывать о театральном училище. Любопытно, что много позже моя Липочка очень понравилась членам приемной комиссии Школы-студии МХАТ, а в Щепкинском училище при Малом театре все, включая Веру Николаевну Пашенную, остались равнодушны. А уж когда Вера Николаевна Пашенная узнала, что я, поступив в ГИТИС, готовлю отрывок из арбузовской «Тани» (об этом ей сказала когда-то занимавшаяся со мной Ирина Витольдовна Полонская — ее дочь), в изумлении спросила: «Почему Таню?! Ей бы играть Вассу Железнову!» Однако с Вассой Железновой я знакома не была, а многостаночницы, колхозницы и прочие выходцы из обласканных властью низов уж очень были мне не по душе. Хотелось на сцене хоть чуточку романтики, шляпок, кринолинов, короче, праздника, а не серых советских будней.
Так вот, заканчивая школу, только я да еще один мальчик из театрального кружка в тот год подумывали о театральном училище, а все остальные кружковцы готовились поступить в «серьезные» вузы и потому в сплоченном детском коллективе Дома пионеров им. Павлика Морозова, который, как оказалось спустя много-много лет, находился в бывшем храме Иоанна Крестителя, порушенном, конечно, без колокольни и всего прочего, просто отдыхали от напряженной учебы в школе. Вместе выезжали за город, вместе читали книги и вместе мечтали кто о чем и строили догадки, кто кем будет через двадцать лет. Кое-кому я виделась женой генерала в окружении выводка детей. Нет, не оправдала я их «доверия», а они — своих надежд стать большими учеными в еще не известной им тогда области науки, но четко в те советские годы служившей своему времени. Вот и получилось, что, защитив кандидатскую диссертацию, а может, потом и докторскую по истории советского периода, один из них оказался в 1994-м (а может позже) практически не у дел, очень хочу надеяться, что и в разладе со своей совестью.
Грешна! Не люблю приспособленцев, в какие бы одежды времени они ни рядились.
Май сорок пятого мы, кружковцы, встретили на Красной площади. День Победы выдался дождливым: природа оплакивала погибших героев страны. Но тогда мы, дети и взрослые, еще не знали, что им несть числа, и бурно радовались, глядя на плачущих от счастья и (как я
