фоне светлого мрамора!
Тихо-тихо я выскользнула из ниши и бесшумно двинулась вслед за пухликом. Тот, как привязанный, топал за Трошкиной, а она наконец дошла до вторых ворот и скрылась под аркой.
Парень ускорился, я тоже.
И получилось, как мы и планировали: едва пухлик оказался под аркой, толщина которой — метра четыре, не меньше, как Алка преградила ему путь с одной стороны, а я — с другой.
— Ни с места! — крикнула я, в запарке позабыв, что мы не на родине, а в этих широтах русский язык испокон веков не в ходу.
Гм, глупо вышло.
Но Трошкина поступила еще глупее, добавив:
— Стой, стрелять буду! — хотя вооружена была только камнем, даже без пращи.
— Упс, — встревоженным сусликом свистнул пухлик, нервно озираясь. Похоже, он не мог определиться, кто из нас — я или Алка — опаснее. Я заметно крупнее, зато у Трошкиной булыжник…
Сам-то пухлик выглядел ничуть не грозно, и Трошкина, отведя от него взгляд, с недоумением спросила меня:
— Это кто?
— Без понятия!
— А чего хочет?
— Да я-то почем знаю!
Парень же, повертев головой и послушав нас, вдруг обрадованно воскликнул:
— Рашенс, рашенс! — и возбужденно залопотал по-английски.
Трошкина подошла, скрестила руки (с камнем) на груди, послушала, покивала. Хмыкнула:
— Ну надо же! — помотала головой и тоже перешла на инглиш.
Я почувствовала себя третьей лишней, но Алка избавила меня от этого неприятного ощущения, неожиданно заявив:
— Вообще-то, это к тебе вопросик, Кузнецова! Ты ж у нас дипломированный словесник.
— А это тут при чем?
Нет, я согласна, от словесника в пиковый момент тоже может быть польза: кто еще осыпет противника изысканной отборной бранью, — но не похоже было, что мы собираемся сойтись со смуглым пухликом в бескомпромиссном поединке. Трошкина даже свой камень бросила — это ли не демонстрация мирных намерений?
— Объясняю. — Алка отодвинула упавший камень аккуратным пинком и кивнула на пухлика: — Это Селим, студент из Стамбула. Он почему-то уверен, что все русские — православные христиане, а все православные христиане — суть греческие ортодоксы.
— Грик ортодокс! Грик ортодокс! — закивал студент Селим.
— И на этом шатком основании он выстроил теорию, согласно которой добрые «руссо туристо» помогут ему прочитать надписи на здешних камнях, потому и шел за нами, — закончила Трошкина.
— Не то чтобы я недостаточно добра, — промямлила я неуверенно, — но древнегреческий мы на филфаке не изучали. Из архаичных языков я знакома только с латынью и старославянским, да и то поверхностно…
— Соберись, тряпка! — обычно кроткая Алка притопнула. — Не позорь Россию-матушку! Хоть что-нибудь давай расшифруй, не то Селим не отстанет, а меня это нервирует.
— Ладно. — Я вышла из-под арки, огляделась, увидела длинный ряд испещренных надписями камней и пошла высматривать что-то понятное, но прочитать смогла только несколько имен типа Пафнутий и кто-то там еще.
Ясно было, что одним Пафнутием приставучий Селим не удовлетворится.
Наконец я уверенно расшифровала короткую надпись в одно слово: ΔΙΟΣ — Бог. И этого оказалось достаточно!
Юноша разволновался, начал озираться в поисках статуи, которая могла стоять на этом постаменте. Ему, оказывается, очень хотелось увидеть, как тот выглядел — бог, просто бог. Не Зевс там какой-нибудь или еще кто-то из олимпийского пантеона, а вот просто: БОГ.
Увы, почти все статуи из Перге давно перекочевали в музеи, так что визуализации помочь не могли. А любознательный пухлик расстроился. И тогда я на ломаном английском предложила ему считать, что это правильно. Мол, для современного человека пустой постамент с надписью — самое то, что нужно. Каждый ставит на него того, кого сам считает богом!
Ошеломленный великой мудростью этой мысли студент остался созерцать пустой постамент, а мы с Трошкиной быстренько убежали, от души надеясь, что больше приставучий пухлик за нами не увяжется.
— Вау, Кузнецова! Такая глубокая философия — я от тебя даже не ожидала, — похвалила меня Алка. — Смотри, а вот и наши!
Наши в античном городе — мамуля и бабуля — рассматривали наиболее хорошо сохранившуюся мозаику. На ней были изображены Агамемнон, Одиссей, Ахиллес и Аякс.
— Вот вам закон подлости в действии. — Мамуля с сокрушенным вздохом указала на изображение. — С античной мозаики с героями Троянской войны напрочь стерся самый интересный персонаж — Ахиллес!
— А так хотелось посмотреть, был ли он хоть сколько-то похож на Брэда Питта, да? — съязвила я, подумав, что, вообще-то, это свойство самых интересных персонажей — напрочь стираться.
Взять, к примеру, хотя бы нашего соседа Роберта…
— Осталась от Ахиллеса одна только пятка, — отметила Трошкина. — Ирония судьбы, не находите?
— Кстати, мы же вас еле нашли! — ухватилась за слово бабуля. — Где вы были? Уже начали волноваться!
Мы в красках расписали им историю студента-богоискателя Селима, умолчав о том, что познакомились с ним при весьма драматических обстоятельствах.
Не стоило рассказывать мамуле и бабуле об обнаруженной слежке и опасениях, которые она у нас вызвала. Я видела: Трошкина шутит и посмеивается, но все еще опасливо озирается. Значит, ее страхи не улеглись.
Мы бродили по Перге до самого закрытия. Античный город даже в нынешнем его виде вызывал восхищение тем, как разумно, добротно и красиво все в нем было устроено тысячи лет назад.
Уходили мы переполненные впечатлениями, а некоторые из нас — еще и нагруженные кое-чем материальным: бабуля натолкала в сумку кактусовых плодов, а мамуля утащила небольшой обломок резной капители. А ведь знала, что вывоз любых древних камней из Турции запрещен!
— Да не буду я его вывозить! — заявила она, устав слушать нотацию законопослушной Трошкиной — та позабыла о прежних страхах перед лицом реальной опасности потерять одного из членов нашей команды на пограндосмотре в аэропорту, а потом еще носить любимой свекрови передачки в турецкий заиндан. — Подарю тому, кто прислал нам билеты. В знак благодарности! Если, конечно, ты, мама, расскажешь нам, кто он.
Она с любопытством посмотрела на бабулю, но та сделала вид, что ничего не услышала, и самым натуральным образом увильнула от ответа, нырнув в магазин, мимо которого мы как раз проходили.
Пока мы пополняли израсходованные запасы прохладительных напитков и снеков, неспешно и с удовольствием перекусывали в уютном тенистом сквере, а потом шли к трамвайной линии, — уже стало темнеть.
Сумерки в летней Анталье — это пятьдесят оттенков синего в легкой розовой позолоте. Это время стоять над морем, смотреть, впитывать, таять, теряться в пространстве и времени…
А мы летели сквозь сгущающуюся синь в скоростном трамвае, не в силах отрешиться от насущных забот. Алка вдруг вспомнила:
— Ой, мы же еще не сделали ультрафиолетовый фонарик!
Нам с ней пришлось выскочить на
