Давай руку теперь вторую что ты брыкаешься что ты хнычешь трясогузка по гузке давно не прилетало так я тебе устрою сейчас этой вот линейкой а линейка была огромная школьная на полметра изрисованная моими рожицами но от того не менее увесистая и не более весёлая. И от них которые меня тащили по сугробам уже с утра пахло спиртом и бедностью я падал на живот и орал в снег что не хочу никаких холодных утренних передвижений и снег кололся между варежками и рукавом и между шарфом и курткой и тащили они меня тогда за капюшон в садик прямо лицом и животом по снегу так что я подпрыгивал на сугробах но упирался в снежные волны это белое море было единственным морем которое я знал. У них, у прочих обитателей садика и жизни, были другие моря – с дельфинами, раскалённой галькой и торговцами раками, а у меня только моя присадиковая зима, со слезами смешанная. Поэтому и запомнил, как мы во сне на пирсе познакомились. А кто эти тащившие? Я никогда об этом не вспоминал до сих пор. Если рассуждать логически, то мама или папа, но я не помню ни лица, ни пола и не помню их такими, с линейками и шарфами-удавками. Честно говоря, и вовсе их помню сразу убогими стариками, совершавшими электричечные перебежки на дачу к малине и флоксам и прилетающими, словно птицы, на зимовку в нашу квартиру, где живут тихой жизнью, почти не вылезая из комнаты, просиживая дни и вечера за телевизором, и иногда только швыряют оттуда претензии про уборку, покупки и непотребляемых тараканов.
Очень ты, конечно, долго пролежала там. И почва неподходящая. Всю плоть растеряла. Сушить-то нечего. Но это ничего, не всем же быть молочными, как телята, и полнокровными. Мы тебя скрутим из косточек, глины и ткани, мы уж столько экспериментов провели, что никакие опасности тления и гниения нам не страшны. И договор с духами у нас давно подписан, ходи себе туда-сюда без всяких загранпаспортов. Моё словечко да душа ландышевая – вот наши документы. Чистая у тебя ведь душа? Да шучу я. Знаю, что чистая. Не боись, пропустят. Теперь ножки давай с берцовыми косточками. Сейчас мы их разложим как полагается. А ты пока что расскажи: как тебя угораздило так рано умереть.
Я кажется отравилась это бабушка недоглядела я любила гулять по деревенским окраинам по полям которые заняли борщевики по лесам где высовывались из-под брёвен грибные шляпки и красными глазами поглядывали волчьи ягоды и бывало иду приветствую солнышко отщипываю листики да и в рот засовываю от нечего делать и так целый день могу шататься трогать деревья жевать листики грибочки и ягодки валяться на травке что ещё делать в старых деревнях которые взяли в окружение строгие леса там доживают своё старики а ровесников нет уже не привозят даже на лето пыль дорожная да пустая жара а бабушка думала что у меня тепловой удар это с нежными дамами бывает так и сказала и дала мне тазик для рвоты и полотенце мокрое обтираться и ушла в огород работать потому как клубника ждать не будет и два дня меня крутило крутило будто саму выжали как полотенце там бабушка уж спохватилась везти в больницу да поздно.
Неприятная какая и мучительная смерть зато с теперь у тебя настоящее свадебное платье для повседневного ношения ты ведь всегда о таком мечтала и новая лёгкая жизнь и ты уж точно ха-ха не отравишься потому что ни желудка у тебя ни кишечника не будет девочка.
В общем, я, Дашенька, закончил, эко отвлёк тебя разговорами, что полдня пробежало, ты теперь полежи здесь, в гараже, недельку, чтобы глина у нас подсохла, а потом зашьём её в тряпки, и будем одеваться, и пойдём заселяться в квартиру. Да, и ещё: я тебе вместо головы прикреплю вот эту музыкальную шкатулку с Бетховеном. Но я не хочу шкатулку вместо головы! У тебя череп, Даша, не очень красивый, а шкатулка смотри какая музыкальная. Ты и ей всё прекрасно будешь слышать и видеть. А другие девочки тоже б со шкатулками? Нет, ты одна такая будешь, особенная. Я не хочу быть уродом, они будут надо мной смеяться. А ну, прекратить истерику, никто не будет над тобой смеяться. Ты забываешь, что меня надо слушаться, мы с тобой с этого начали сегодняшний день, и на кладбище ты мне обещала. Вон, видишь, в углу сидят две девочки. Ты такой судьбы себе хочешь или хочешь в квартиру? Знаешь почему они в пыльном гаражном углу? Потому что они плохие, они мне разонравились, так как плохо вели себя. Я их, скорее Ч всего, верну под землю, но пока они тут сидят, на испытательном сроке. И если ты не хочешь к ним, а хочешь платье невесты и новую жизнь, то прекратить слёзный фонтан в строю!
22. Не очень
Не знаю, зачем я в это впуталась. Мне всегда нравились красивые и сильные. С тигриной мощью и развёрнутыми плечами. С глазами, в которые нагнали загадочного серого тумана. Быстрые и крепкие, умеющие брать своё.
Он был другим. Невысокий, худощавый, в очках. Кудрявые волосы стояли над его головой как облако ржаного света. Очень умный. Ему бы в викторинах сниматься. Он помнил всё, чего когда-то коснулось его внимание. Даже виды пауков – где водятся, что едят. Знал наизусть советские песни, фильмы, прочитанные в школе стихи. Помнил все в мире государства и города.
Наверное, я на него запала, потому что он казался мне чем-то инородным. Как инопланетянин, свалившийся на землю и выбравший меня в проводники. Он не умел лгать, не умел обхаживать, не умел манипулировать. Иногда как чего выкинет!.. Сказал как-то, что я похожа на воду из крана – очень её много и вроде вода водой, даже бывает со ржавчиной, но она лучше бутилированной, роднее. А однажды сравнил меня со мхом – говорит: буду по тебе ориентироваться на местности.
Мне легко было рассказывать ему о себе. Как будто вытаскивала из диванной пасти грязную подушку, вспарывала её и разбрасывала свалявшиеся перья. Другие бы удивились, осудили – зачем эта истерика, острота, этот снегопад грязных мыслей. А его ничто не удивляло, он всё принимал как должное.
Я захотела его, когда мы стояли на мосту и было так страшно, что воздух ложился поперёк лёгких. Он просто решил за
