было не так. Абсолютно все! От скорбящих по принцессе Еве, заваливших цветами подступы к его дворцу и ограду Эдемского сада, до массовых самоубийств поклонниц Адама, действующих демонстративно и вызывающе, пугая своей решимостью обывателей. О том, как лихорадит остальную Империю, и думать не хотелось, особенно об окраинах, любой повод воспринимающих как отличную причину для нового бунта. Стоило Императрице погрузиться в Ее Забытье, так они и начали. Теперь-то точно не успокоятся, хоть огнем их жги, хоть трави зверьем Люцифера…
— Законсервируйте пока тела, — велел Михаэль и поднялся.
— Хотите позднее провести новые анализы?
— Нет, — он устало качнул головой. — Не хочу. Просто законсервируйте.
По-хорошему стоило приказать подготовить Адама и Еву для церемонии прощания, но это было равносильно тому, чтобы публично расписаться в собственной слабости, чего ни при каких обстоятельствах нельзя допустить.
Брат ожидаемо обнаружился в Эдемском саду. Сидел в тени огромной яблони, а по обе стороны от него поблескивали наливными боками ее плоды, ловя проскользнувшие сквозь крону солнечные лучи и сияние золотых волос Люцифера. Недаром тот получил прозвище Принца Утренней Зари — Михаэль в этой игре света едва не пропустил древний сверток, лежащий по левую руку брата.
— Что это там у тебя?
— Карта, — Люцифер лениво пожал плечами, но свиток подобрал.
— Карта? — не отрывая взгляда от пожелтевшей бумаги, должной разлететься ошметками еще тысячелетия тому назад, переспросил Михаэль.
— Да, карта Эдемского сада. Здесь, оказывается, есть одно место, куда никто, кроме Нее, не ступал. Даже мы с тобой. Даже в тот день…
Место, которое Она спрятала ото всех, в том числе от Своих детей? И не открыла, когда собралась уйти в Свое Забвение, хотя раздала все, включая Адама и Еву?
— И что за место?
Вместо ответа Люцифер развернул карту и свободной рукой указал на точку рядом с центром. Пришлось подойти, чтобы разглядеть как следует, а затем не сдержать удивленного возгласа:
— В Эдемском саду есть потайная тюрьма?!
— Судя по всему, есть. Да и должна была Она куда-то деть садовника, равного ей по силам. Ну, Она ж бессмертная, а если равный…
— Я понял, — оборвал Михаэль и нахмурился, сообразив, что они с братом прямо сейчас находятся над той самой тюрьмой. Чтобы скрыть овладевшее им вдруг волнение, он спросил: — Думаешь, раз садовник там внизу, то он и есть наш убийца?
— Не знаю, — Люцифер вновь пожал плечами. — Но это было бы интересно.
Глава 4. Сейчас. Пощечина
Солнце настойчиво лезло сквозь плотно закрытые веки, и натянутое на голову одеяло от него не спасало. Конечно, можно замотаться получше, но тогда дышать будет нечем. Да и раз уж пасмурный в последнюю неделю март расщедрился на такую яркость, грех проваляться весь день в кровати, пусть и очень хочется. Так хочется, что веки разлипаться отказываются. Может, ну их, раз уж все равно сегодня долгожданная суббота? Грехом больше, грехом меньше…
Суббота!
В голове что-то щелкнуло, и глаза сами собой распахнулись. Пока они привыкали к свету, сознание принялось копаться в закромах мозга в поисках мысли, что вспыхнула тревогой и тут же скрылась. Переутомление от работы или последствие книжки про маньяка, которую неумный автор пытался выдать за лыр? Найти бы его и!.. И что? Сама дура, раз повелась на обложку с двумя девушками и аннотацию про потерю памяти. Как будто мало ей просто депрессии — панических атак захотелось! Но нынешнее состояние на паническую атаку не походило. Сердце билось ровно, да и страха совсем не чувствовалось, только усталость, агитирующая лечь обратно спать, и раздражение из-за того, что проснулась, а еще из-за белоснежного комплекта постельного белья, ведь сквозь него так легко проходил солнечный свет.
— Чтоб я еще раз купила такую непрактичную фигню, — укладываясь поудобнее, пробормотала она, успела укрыться обратно с головой и снова подскочила.
У нее никогда не было белого постельного белья, даже в детстве, когда покупкой оного занималась мама. Да и обстановка комнаты на собственную ни капли не походила, скорее уж на больничную палату, разве что без характерного запаха лекарств и хлорки. Кукуха таки окончательно отлетела, и пришлось вернуться в психушку? Это бы объяснило провалы в памяти… Только почему-то в конкретной дурке оказался шикарный ремонт, а палата — одноместной. Кто-то добрый проспонсировал на частную? Нет, бред какой-то. Во-первых, в их городе уж точно нет никаких частных психиатрических клиник, там приличного платного психотерапевта днем с огнем не сыщешь. Во-вторых, с ее нелюдимостью после смерти родителей никому до нее дела не было, настолько, что пропади она, искать начнут хорошо если через неделю, и то только потому, что на работе не объявляется.
— Родители…
Они попали в аварию, и из-за этого у нее случился тот памятный первый приступ. Ее вины в произошедшем не нашлось ни на грош, но она все равно ненавидела себя и пыталась убить, а когда не вышло, постаралась забыть — помнить оказалось невыносимо. Сейчас память вернулась одна, не прихватив ни единой эмоции, так сильно терзавших в прошлом. Как-то слишком просто, даже для частной клиники.
Вопросы множились, рядом же не было никого, кто мог бы на них ответить. Что ж, придется сходить поискать самой, тем более теперь уже окончательно проснулась. Потому она села на кровати и свесила ноги. Пол оказался теплым. Пижама приятной на ощупь. Пальцы тоньше. Кожа глаже… Рука, запущенная в волосы от избытка чувств, и чтобы убрать смущающее видение с глаз долой, нащупала иную длину и консистенцию, к которой привыкла. Спустилась ниже по ставшей вдруг «лебединой» шее, перешла к груди и не обнаружила привычно свисающей тяжести — объем значительно убрали, добавив вместо него упругости. Жирового «рюкзачка» на животе тоже не стало, а его место заняла плоскость, которой никогда прежде не существовало, даже в детстве или подростковом возрасте.
Хрень какая-то… Ну да, не «какая-то», а «необъяснимая». По крайней мере, она все это точно объяснить не могла. Вариант с переселением души в чужое тело, как в книжках, какой-то… ну такой… Значит, надо поднимать пятую точку от мягкой постельки и отправляться на поиски того, кто расскажет, что же все это значит.
Она не стала задаваться вопросом: «Можно ли объяснить необъяснимое?», потому что стоило встать, и ее накрыло слабостью,
