Немногим более миллиона. Уберем отсюда маргиналов, бродяг, хулиганов – получим не больше 500 тысяч интеллигентных, интересных, культурных петербуржцев – столько, кстати, там сейчас именно и проживает. В историческом центре Москвы, в пределах Садового, сейчас живет тысяч 100, не больше. Ходят в гости друг другу, прогуливаются на Патриарших, даже метро работает для колорита.
Мы выпустили дурную кровь, отсекли зараженную часть единого человеческого организма. По сути, мы построили ту самую утопию, идеальное общество, о котором писали в фантастических романах прошлого. Теперь и с инопланетной цивилизацией встретиться не стыдно, хе-хе. Да, ради этого пришлось многими пожертвовать, но ведь, если подумать: было ли это жертвой? И не были ли все эти люди предназначены исторически, эволюционно к тому, чтобы послужить созданию материальной базы для Великого Перехода, а потом исчезнуть с лица планеты, как исчезли до этого многие виды живых существ? Не были ли они просто одним из видов ресурсов для развития новой, более совершенной человеческой популяции?.. О! Вы посмотрите-ка, кто пожаловал! Верочка!
На террасу быстро поднимается девушка лет двадцати, короткостриженая, резкая, с пестрой косынкой на шее. В летних сумерках и при свете настольной лампы ее правильное лицо кажется словно по-лунному серовато-бледным, а цветы на косынке, напротив, яркими и живыми.
– Рад тебя видеть, душенька!
– И я тебя, папа! Уф, эта Антарктика совсем меня измотала! Но нам удалось-таки найти и спасти того кита-полосатика, искусанного касатками, помнишь, я писала тебе?..
– Кит наверняка был очень вам благодарен. А я тут как раз рассказывал нашему гостю про историю Великого Перехода…
– Наверное, опять пытался обосновать, почему все же решили оставить два миллиарда?
– Верочка у нас радикальная техногуманистка, – не без язвительности сообщает Дмитрий Иванович.
– Я предпочитаю называться логическая противница полумер, – парирует Верочка. – И как ты не убеждай меня, а я не перестану считать положение, например, Дуняши и прочих служебных людей совершенно недопустимым и бесчеловечным.
– Милая моя Верочка, чтобы получилась такая вот наша Дуняша, потребовалось полвека генной модификации и селекции для результата, которого две тысячи лет безуспешно добивалась религия: заставить большинство признать уже наконец свое жизненное предназначение в служении меньшинству и никогда более не роптать. А потому, как существо по-своему совершенное, она столь же совершенно и счастлива, уверяю тебя!
– И когда вы у нее из пяти детей трех на органы сдали, тоже была счастлива?
Дмитрий Иванович морщится.
– Во-первых, почему сразу на органы? Отдали для общественных нужд, а там, кто знает, может, их и пристроят куда-то. Понимаете, когда мой старший Павлик с женой планировали появление Поленьки, мы хотели, чтобы ей было бы с кем поиграть, не только с детьми наших друзей, а так, на потеху. Знаете, в классических книжках часто встречается что-нибудь вроде «играли с деревенскими ребятишками». Ну, мы и хотели, чтобы у нас были такие же ребятишки. Отвели Дуняшу на репродукцию, а при искусственном оплодотворении редко когда появляется один ребеночек, ну вот Дуняша и родила в первый год двойню, а во второй и вовсе троих за раз. Из первого помета нам ни один не глянулся, а из второго решили все же двоих себе взять, Егорку и Анечку. Очаровательные сорванцы получились, вы их еще увидите: веснушчатые, с выгоревшими волосами, босоногие, все, как надо; Анечка в сарафанчике, а Егорка в штанах на одной лямке. Ему такие Ирина Петровна лично сшила для колорита, увидела на картинке в какой-то из книжек. Наша Поленька прекрасно с ними играет в горелки и в салки, а живут они у Дуняши в комнате, она с ними нянчится, когда время выпадет, я даже видел раз, как она им по слогам нашу местную газету читала. И где тут несчастье?
– А этот бедолага дядя Митя, он тоже, по-твоему, счастлив? – упрямится Верочка. – Вы дядю Митю видели? Ну, посмотрите еще, коль задержитесь: это булочник, добродушный седоусый такой дядька, что в лавке на въезде в поселок. Каждое утро выдает папеньке пакет со свежайшей выпечкой, угощает Поленьку крендельком и непременно побалагурит, на основании чего папенька делает выводы, что дядя Митя доволен своим положением. А я вот доподлинно знаю, что он ночами не спит и только молится в ужасе, чтобы не вызвать неудовольствие кого-то из милейших и славных жителей Аксиньино, потому что тогда его разрешение на осуществление жизнедеятельности могут в один момент обнулить, нанороботы остановят сердце, а рабочие в масках заберут и вывезут труп за полчаса до того, как новый булочник вселится в его комнатушку над лавкой. А главное, что дядя Митя тут совершенно не нужен, и держат его потому только, что папеньке и остальным прочим приятнее получать багет и коврижки из рук человека, а не вытаскивать из автомата. И в чем тогда смысл Великого Перехода? Я лично убеждена, что трагедия элит прошлого заключалась в зависимости от труда отвратительного им большинства. Почитайте, к примеру, публикации в социальных сетях некоторых знаменитостей начала 21 века, там эта тема – скорбь от необходимости сосуществовать с плебсом и зависеть от его прихотей – красной нитью проходит. К счастью, технологии помогли положение изменить, но мы зачем-то продолжаем держать полтора миллиарда статистов, хотя машины без всяких проблем могут обслуживать наши верхние пятьсот миллионов, и не только, грубо говоря, кормить, но и развлекать, создавать произведения искусства не хуже живых писателей и художников – которых мы сохраняем, честно признаться, от скуки, – помогать заниматься наукой, отправлять в космос.
– Писателей-то хотя бы оставь, ангел мой! Среди них есть и весьма приличные!
Верочка фыркает.
– Приличные! Не приличные, а вторичные, исключительно от желания угодить общественным вкусам. И вообще, мы что, всю классику перечитали? Зачем содержать этих подражателей, когда за три тысячи лет человечество создало столько литературных шедевров, что жизни не хватит все перечесть!
– Ну, не знаю, может быть, лет через пятьдесят мы и придем к этому… А как же тогда поступить со служебными?
– Прекратить уже их мучения и отпустить! И дядю Митю твоего, и Дуняшу…Кстати, где она? Пойду, скажу, чтобы кофе мне сделала, чай этот травяной не люблю!
Дмитрий Иванович разводит руками и смущенно смеется.
– Вот такова наша Верочка! Сострадания ради требует перебить и всех тех, которых оставили. Всегда была бунтаркой и такой…иногда странной немного. У нас до Дуняши жила Глашенька; так Верочка – ей тогда было, наверное, лет двенадцать – заставила Глашеньку положить руки в горящую печку и держать там. Глашенька, конечно, просила, плакала, но ведь Верочка, хоть и маленькая, а хозяйка, так что, когда Ирина Петровна прибежала на крики, то Глашенька руки себе сожгла до черноты и
