Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
рабочему процессу. Он, как и штат его помощников, отвечал за дисциплину в бараках и во всем лагере.
Так называемый nazellnik[80] является старшим начальником, и ему подчинялся весь лагерь до последнего уголка.
Тот, кого называют speziallnie[81], руководит особым отделом.
Его можно сравнить с бывшим немецким гестапо или русским ГПУ, и все испытывали страх перед этими людьми[82].
В свое время это обученное особым образом учреждение привело Германию к катастрофе, сегодня оно делает то же самое со всей Восточной Европой, а завтра, возможно, будет править и в других государствах тоже. Вот только куда это приведет?[83]
Я решил записаться в рабочую группу и трудиться на ферме в 10 минутах ходьбы от территории лагеря. Естественно, из-за того, что я обессилел, о нормальной работе в полном смысле этого слова не было и речи.
Здесь мне очень помогли мой многолетний опыт и владение техникой. Поэтому, несмотря на состояние здоровья, мне удалось остаться в составе группы.
Наш «кировник» внимательно наблюдал за мной и, вероятно, ожидал, что в обозримом будущем я стану полезен в качестве грамотного советника или бригадира. Поэтому он берег меня, когда нам приходилось выполнять особенно тяжелую работу.
После работы следовало выполнить и еще кое-какие задачи, и я с удовольствием позволял возложить этот труд на себя, потому что каждому из участников по окончании разрешалось «загрести» из «свинской кухни»[84] горсть вареной картошки.
Была и работа, которую выполняли во время обеда, и поэтому нам выдавали пропуска в лагерную кухню для получения дополнительной порции супа. Над всеми днями и месяцами довлел один лозунг: еда! Постоянное чувство голода стало для нас движущей силой, и поляки блестяще научились манипулировать этим, чтобы заставить нас работать.
Тот, кого назначали на склад, возвращался оттуда с полными карманами зерна, и, естественно, эти люди время от времени устраивали «банкеты», если, конечно, поблизости не было лагерных информаторов. Иногда при удачных обстоятельствах каждому из нас хоть однажды выпадала возможность пожарить себе украденный турнепс или картофель на углях или на огне в кузнице. Если животных кормили вареным картофелем и мы работали там, то кормушки свиней быстро очищались до блеска. Самым «заслуженным» свиньям в хлеву регулярно варили особое блюдо, состоявшее из молока, жидкой каши, мясных объедков и т. д. Время от времени рейдовая группа под прикрытием пары наблюдателей с успехом оставляла животных без кастрюли с варевом. Никому не было жалко обманутых тварей, и мы никогда не страдали после этого желудками.
Теперь моей самой большой проблемой стала больная нога. От лодыжки и до колена она покрылась язвами, которые воспалились и загноились. Несмотря на тяжелую работу, боль была такой, что я не мог уснуть. На второй день после перевязки запах гноя становился невыносимым. Врач и санитар только качали головой. Меня не могли положить в лазарет, так как я все еще «не носил свою голову под мышкой»: пациент не видел главного врача, польского еврея, до тех пор, пока не становилось понятно, что он точно умирает. И только тогда тот либо подтверждал, либо отказывал больному в отправке на больничную койку. Как мы узнали в лагере, кто бы ни попал в лазарет, с таким человеком можно было навсегда распрощаться. Туда попадали только с такими травмами, которые можно было бы вылечить так же, как, скажем, перелом основания черепа.
Время для лечения и перевязки всегда назначалось на вечерние часы после окончания работы. Главный врач, как правило, появлялся на рабочем месте очень поздно или не приходил вообще. Из-за того что он обладал хорошими связями в правительственных структурах, он отвечал также и за другие лагеря и тюрьмы, и этого человека очень боялись. Немцы видели в нем повсеместно ненавидимого, внушающего ужас деспота, отца всех притеснителей, могильщика тысяч людей. Этого садиста в полном смысле данного слова звали пан доктор Ц., и его фамилия была Циттербаум.
Было совсем непросто добиться встречи с этим всемогущим человеком, и совершенно невозможно для тех, кто регулярно не выполнял особые работы.
Как-то вечером одна из бесстрашных медсестер, которую не бросала в дрожь даже встреча с этим садистом, схватила меня за руку и, не обращая внимания на все мои возражения, повела меня прямо к его столу.
– Кто этот господин?
Мы показали ему разбинтованную ногу.
– Военнопленный?
– Да.
– Пулевое ранение?
– Да.
Когда хотел, этот человек хорошо говорил по-немецки. Потом он резко распахнул дверь и громко завопил, обращаясь к другим врачам: «В лазарет немедленно!» Однако выполнить это распоряжение в тот же вечер оказалось невозможно, так как оно требовало прохождения многих предварительных формальностей, например дезинсекции и подтверждения ее результатов и т. д., прежде чем передо мной распахнутся врата санатория. Но меня взяли туда на следующее утро.
Там работали польские и немецкие медсестры под руководством старшей медсестры, польки по национальности. В результате всю работу делали немки, которых в лазарете третировали и всячески эксплуатировали. Повсюду царили самый педантичный порядок и стерильная чистота. Наличествовали даже постельные принадлежности, пижамы и полотенца, которые меняли каждые восемь дней. Койки были железными, мебель – белой, из старых немецких больниц. Кормили средне, между первой и второй категорией, то есть пациентам жилось довольно прилично.
По моей просьбе мне сохранили назначенные ранее для ноги мази и притирания, добавив еще холодные компрессы дважды в день с использованием просто чистой воды.
Вскоре я почувствовал некоторое облегчение, нагноение немного уменьшилось. Но процесс заживления начинаться не торопился. Через две недели врач заявил:
– Кровообращение нарушено, и ваша нога никогда полностью не заживет. Вам придется смириться с тем, что когда-нибудь ее придется ампутировать.
В это время медсестра, которая накладывала мне повязку, тоже посмотрела на пораженную конечность (больше ей в данной ситуации просто нечего было делать). Однажды после обеда она распорядилась, чтобы мне наложили на рану особую повязку. Ногу снова тщательно промыли, и каждый открытый участок (всего она насчитала сорок два) был тщательно обработан нитратом серебра и каким-то едким раствором.
– Я знаю, что вы будете бранить меня, – заявила медсестра, – но надеюсь, что с помощью этих средств мы кое-чего все же добьемся.
Да, после процедуры я проклинал ее за с любовью выполненные действия. Эти часы стали просто кошмаром. Боль была такой мучительной, что лишала меня сил и рассудка. Наверное, такие же ощущения вызывало бы поджаривание на открытом огне. Если бы меня постоянно держали в таком состоянии, я сразу бы согласился на ампутацию.
Ночью медсестра тихо прокралась ко мне с куском хлеба
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
