class="p1">Мужчина вздрагивает, и его лицо искажается болью. Наблюдаю, как он борется с ударом, который, по-видимому, нанес ему мой вопрос. Понимание и ужас накатывают на меня, как приливная волна. Роняю флягу на землю и зажимаю рот рукой, с трудом подавляя вздох ужаса.
– Твою же мать, Лахлан, – вскрикиваю я. – Что они с тобой сделали?
Обвожу его ошеломленным взглядом, пытаясь понять, как такое могло произойти с человеком всего за месяц. Он выглядит так, словно голодал годами. Щеки ввалились, наполненные болью глаза впали. Когда-то золотистая, слегка загорелая кожа приобрела землистый оттенок, и он выглядит таким хрупким, что я боюсь, он на моих глазах сломается, если попытается пошевелиться.
Лахлан приваливается к стене, доказывая тем самым, что в реальности он может выглядеть еще хуже, хотя это кажется невозможным.
Поднимаю флягу, забыв о собственных протестующих ранах, и поспешно отвинчиваю крышку. Протягиваю ему, затем, когда он не делает попыток взять ее, прижимаю горлышко к его растрескавшимся губам.
– Ты сказал, тебя держали на голодном пайке, так что вода тебе гораздо нужнее.
Наклоняю флягу и заставляю его глотнуть. Изумрудно-зеленые глаза встречаются с моими, он с минуту всматривается в меня, затем делает большой глоток и давится со второй попытки. Я поддерживаю его голову, пока легкие борются с попавшей в них жидкостью. И боюсь, что хрупкие ребра сломаются от кашля, сотрясающего тело.
– Что за хрень? – выдавливает он, а затем смотрит на флягу так, словно она его предала.
Подношу флягу к носу и принюхиваюсь, готовясь вдохнуть что-то отвратительное, судя по выражению отвращения на лице Лахлана. В запахе определенно чувствуется намек на что-то глубокое и мужское, что, конечно же, исключает воду и даже алкоголь, но я понятия не имею, как описать этот смутно знакомый запах. Делаю глоток, и насыщенный, немного сладковатый вкус разливается по моему языку, подсказывая, что там.
– Кровь, – сообщаю я и предлагаю Лахлану глотнуть еще, но его лицо искажает гримаса.
– Какого черта ты предлагаешь мне это? И вообще, откуда ты знаешь, какова кровь на вкус?
Вопрос звучит как обвинение, и я вздрагиваю.
Похоже, в отличие от меня они даже не предлагали ему подкрепиться.
– Мне ее дали, после того как притащили сюда. Она помогла мне исцелиться, и, судя по всему, ты мог бы прямо сейчас ощутить то же самое, – замечаю я, не признаваясь, что пила кровь не по своей воле.
Уголок рта Лахлана приподнимается в усмешке, и я устало выдыхаю.
– Нравится тебе или нет, но тебе не стоит отказываться от какой-либо помощи. Не знаю, что они с тобой сделали, но ты выглядишь как мертвец.
Лахлан отворачивается, и его взгляд останавливается на какой-то невидимой мне точке. Ясно, что он отгораживается от меня, и я борюсь со вспышкой гнева. Секунду раздумываю, не запрокинуть ли голову дяди и не заставить ли его выпить, как это сделал со мной Сиа. Дядя слаб. Возможно, у меня получится, но какая-то часть меня чувствует, что нет смысла бороться за того, кто не хочет этой борьбы.
Качаю головой и раздраженно спрашиваю:
– Это вполне могло спасти тебе жизнь. Ты правда хочешь сказать, что предпочтешь быть гребаным упрямцем?
Он молчит и продолжает смотреть в стену.
Я отодвигаюсь от него и ползу в свой угол. Поднимаю флягу и провозглашаю тост:
– За то, чтобы ген упрямства и тупости умер вместе с тобой. – Подношу флягу к губам и выпиваю всю кровь до последней капли.
Мое тело поет, когда кровь попадает в организм, и я сразу чувствую себя лучше. Делаю глубокий вдох, ощупываю поврежденные ребра и испытываю облегчение, когда боль притупляется. Вытираю нос и губы, испачканные кровью. Попутно замечаю, что прикосновения уже не такие болезненные, как пару минут до этого. Тот факт, что я не испытываю отвращения, а наслаждаюсь вкусом того, что содержалось во фляге, вероятно, доказывает Лахлану, что я своего рода демон. Такой маленький злой демон, который несет ответственность за смерть его брата, но мне наплевать на это.
Тут во мне вспыхивает мысль, и я резко поворачиваюсь к Лахлану.
– Ты видел Вона? Ты знаешь, что с ним случилось? – спрашиваю я, и мой взгляд обводит едва освещенную камеру, как будто Вон прячется еще в каком-нибудь углу и я его просто не заметила. – А где Киган? – добавляю вопросы к той куче, что уже и без них накопилась.
Лахлан издает страдальческий вздох. В нем столько муки, что я мгновенно настораживаюсь. Снова ползу к нему, но на полпути останавливаюсь. Это Лахлан, он вряд ли захочет, чтобы я его утешала. Неловко ерзаю, не зная, что делать и как мне быть с тем, чтобы отказаться от желания предложить поддержку. В конце концов я возвращаюсь обратно и осторожно наблюдаю за Лахланом, благо он уже не прижимается к стене и я могу его видеть.
Лахлан качает головой, в его зеленых глазах появляется тревога.
– Вона здесь нет. Его нет… – Он выдерживает паузу и судорожно выдыхает. – Его нет уже некоторое время. Я… я должен был догадаться, но продолжал надеяться. – Голос Лахлана срывается, он закрывает изможденное лицо руками, пытаясь скрыть переполняющие его эмоции.
В груди становится тяжело, и, к моему удивлению, глаза начинает щипать. Прижимаю большой и указательный пальцы к закрытым векам и выдыхаю печаль, захлестнувшую меня. Я давно убедила себя, что Вона больше нет. Вероятность того, что он все еще жив после стольких лет, была невелика, и все же слышать, как Лахлан признается в этом, чертовски больно. Я потрясена тем, насколько это больно.
С той минуты, как я узнала, что Гриер и Вон – мои настоящие родители, я старалась не думать о них слишком часто. Я не видела смысла расстраиваться из-за людей, которых не видела и никогда не встречу. Нет смысла зацикливаться на том, какой могла бы быть моя жизнь, если бы меня воспитывали они, а не Бет. Легко было представить, как сильно они бы любили меня, как все было бы прекрасно, но нет никакого способа узнать, как было бы на самом деле. Все сложилось так, как сложилось.
Всхлип застревает у меня в горле, и в этот момент я понимаю, как сильно все же надеялась, что что-то может измениться. Гриер больше нет, Лайкен больше нет, Талона нет, и, очевидно, какая-то часть меня, та часть, с которой я отказывалась считаться, отчаянно надеялась, что Вон, несмотря ни на что, все еще жив. Что каким-то образом он существует в этом мире, что он хочет увидеть меня и надеется на меня.
Смотрю, как Лахлан плачет, уткнувшись лицом в костлявые руки, и понимаю, как сильно мне хотелось иметь отца. Слезы тихо текут по щекам, и я вздыхаю от потери. Раньше была неизвестность. Теперь ни возможности, ни надежды больше нет, и мне больно от жестокой завершенности всего этого.
– Кигана забрали неделю назад. Не знаю, в другой ли он камере, или же… – Лахлан замолкает и прислоняется к стене, пытаясь спрятать свою печаль.
– Мне сказали, Киган жив, – приободряю я его. Сиа – кусок дерьма, но, несмотря на это, я надеюсь, что он сказал правду. Секунду спорю сама с собой, но потом решаюсь все же озвучить свою мысль: – Я читала, что, когда ты сердцем связан с другим кастером, ты почувствуешь, если он умрет. Ты бы узнал, если бы с ним что-то произошло.
Я не вижу лица Лахлана и не знаю, помогла ли моя попытка как-то приободрить его. Тишина заполняет грязную комнату, и я погружаюсь в свои мысли.
– Как ты узнала, что… – Лахлан не договаривает, и я понимаю, как тяжело ему было задать этот вопрос.
– Я заметила это в библиотеке, когда ты начал душить меня. То, как Киган успокаивал тебя, словно брата, это не было похоже на ваше взаимодействие с остальным ковеном. Киган всегда защищал тебя, следовал за тобой… Поначалу я думала, что, возможно, вы что-то скрываете от остальных членов ковена, но потом поняла, что ты просто не доверяешь мне.
Последние мои слова были произнесены в удушающей тишине, и я ждала, скажет ли что-нибудь Лахлан. Не знаю, почему меня охватывает чувство разочарования, когда он продолжает молчать. Мне следовало быть умнее, чтобы не обольщаться, будто он собирается открыться мне.
– Что бы ты ни думал обо мне, ты ошибаешься, – сердито заявляю я. – Я еще даже не родилась, когда схватили Вона. Не я свела его в плену с моей матерью,
