нужно. В саду есть еще заброшенный ле́дник, мы – мы с отцом – сделали там кладовую.
Гарри показал на полку с инструментами.
– А все эти штуки для чего? У некоторых вид довольно зловещий.
Конни поняла, что Гарри тоже хочется как можно дольше не касаться той темы, что в первый раз свела их вместе. И от этого он нравился ей еще больше.
– Не более зловещий, чем у медицинских инструментов, – сказала она, расставляя для него еще одну ловушку. – Вы ведь наверняка видели их не раз?
Гарри посмотрел ей в глаза, но не стал спрашивать, откуда ей известна профессия его отца.
– Он не такой врач, – сказал Гарри и постучал себя по голове. – Исключительно вот этим вот работает. Бумаги, методики, никаких пациентов уже давно. – Гарри указал на щипцы. – А это для чего?
Конни провела его вдоль всей стены, показывая по очереди каждый инструмент. Клещами ломают кости, ножницами перерезают сухожилия и мышцы. Она то и дело поглядывала на его лицо, пытаясь угадать, как он относится к тому, что женщина рассказывает все это в таких подробностях. Вид у него был зачарованный – ни намека на неодобрение или отвращение.
– Таксидермия – это искусство. Оно служит прежде всего красоте. Сохранить красоту, показать красоту, найти способ уловить самую суть птицы или животного.
Гарри кивнул.
– Я художник. То есть я пока еще не этим зарабатываю на жизнь, но скоро буду. И я чувствую то же самое, когда работаю над картиной: это не просто краски на холсте, есть еще то, что лежит за портретом. – Он снял ткань с галкиной стеклянной гробницы. – Но это! Это намного сложнее. Как вам удается не повредить то, что вы пытаетесь сохранить?
Конни была в восторге от того, как он все понимает.
– Самое главное – это острый скальпель. Если лезвие тупое, шкурка порвется и ни на что не будет годна.
– Ваш отец работает только с птицами?
– В основном. В молодости он был одним из лучших таксидермистов в Сассексе.
Гарри взглянул на галку, потом на то, что Конни приготовила для работы: древесные опилки, тарелку с чистящим раствором, горку разорванной на мелкие кусочки ваты, газету и краски.
– Изумительный порядок у него на рабочем столе. Отец одобрил бы. Мой старик – ярый сторонник того, что все вещи должны быть на своих местах.
При упоминании об отце Конни почувствовала, что их разговор омрачился легкой тенью. Рано или поздно придется рассказать ему о Пенникотте – уже сейчас пора бы это сделать, – но Конни так радовала их беседа, что обрывать ее не хотелось. Обычно она не чувствовала одиночества, разве что в такие моменты, как сейчас, напоминавшие ей о том, как редко можно встретить человека, близкого по духу. Еще несколько минут.
– Если экспонаты хранить неправильно, – торопливо заговорила она, – их легко погубить. Черви, моль… Вот почему большинство мастеров, и мой отец тоже, держат свои работы в стеклянных витринах или под колпаками.
Она подошла к книжной полке и провела пальцем по корешкам, однако нужная книга не находилась.
– Я хотела показать вам Библию моего отца, если это звучит не слишком богохульно, но, кажется, ее здесь нет. Это книга миссис Р. Ли. Гиффорд на нее просто молится.
– Автор женщина?
Конни ждала, снова всей душой надеясь, что Гарри возьмет и этот барьер. Даже те мужчины, что считают себя прогрессивно мыслящими, иногда склоняются к предубеждению, что женщинам не пристало писать книги по таксидермии, не говоря уже о том, чтобы самим ей заниматься.
– Как интересно, – только и сказал Гарри.
Конни улыбнулась.
– Хотя ходят слухи, что за миссис Ли писал муж, у моего отца есть свои причины ценить эту книгу: она посвящена тому, как совершенствовались методы изготовления чучел животных и птиц, начиная с Реомюра, который мариновал птиц в спирте, чтобы избежать гниения, и кончая Бекером, который изобрел мышьяковое мыло… – Она остановилась, поняв, что слишком уж вдалась в подробности. – Извините, я вас утомляю.
– Ни в малейшей степени, – сказал Гарри, усаживаясь на рабочий стол. – Как я уже сказал, сам знаю, как это бывает – когда что-то тебя захватывает целиком.
– Так вот, как видите, Гиффорд собрал целую библиотеку. В шекспировских «Ромео и Джульетте» есть упоминание о таксидермии, и какое-то время он держал здесь издание этой пьесы. – Она указала на другую книгу. – А вот рукопись конца семнадцатого века – копия, конечно, – в ней описывается, как голландцы первыми привезли в Европу живые экземпляры и шкурки казуаров и других экзотических птиц. А первое настоящее руководство по таксидермии было опубликовано еще раньше, в середине шестнадцатого века.
Она снова остановилась. Оглянулась и увидела, что Гарри смотрит на нее.
– Что такое? – быстро спросила она.
– Ничего. Просто я подумал – может быть, вам тоже стоит написать книгу. Вы прекрасно в этом разбираетесь и так понятно все объясняете. – Он начертил ее имя печатными буквами в воздухе: – «Мисс Констанция Гиффорд, дочь таксидермиста». Хорошо звучит, согласитесь?
Она покраснела.
– Недурно.
– Вы тоже этим занимаетесь? – спросил он, явно не подозревая, как редко на самом деле можно встретить женщину, работающую в этой области.
– Помогаю отцу время от времени. – Конни посмотрела на Гарри и не увидела в его глазах ничего, кроме искренней заинтересованности. – Он был замечательным учителем. Хотя я называла его таксидермистом, сам он предпочитал старинную терминологию. Чучельник – вот как он сам отрекомендовался бы. Считает, что «таксидермист» звучит слишком претенциозно. Мы еще специально выясняли историю происхождения этого слова, чтобы переубедить его.
– И выяснили?
– Оно происходит от греческого «таксис» – «приводить в порядок», и «дерма» – «кожа».
– Ничего оскорбительного, на мой взгляд.
– Соглашусь с вами, хотя, правду сказать, это ему еще больше не понравилось. Он сказал, что такое определение искажает суть его работы.
Гарри скрестил руки на груди.
– И в чем она?
– Рассказывать истории, – просто ответила Конни.
Гарри кивнул.
– Когда работаю над портретом, я всегда думаю не только о том, что видно на холсте, но и о том, что сделало мою модель такой, какая она есть.
– Совершенно верно, – ответила Конни. – Должно создаваться ощущение, что, если бы птица – галка, сорока, грач, кто угодно – могла говорить, она рассказала бы вам историю своей жизни.
– Вижу, – сказал он тихо, – мы с вами понимаем друг друга.
– Очевидно, да, – согласилась Конни, понимая, что для него подобный разговор – такая же редкость, как и для нее. С минуту между ними царило дружеское молчание. Конни поймала взгляд Гарри.
Он глубоко вздохнул.
– Так вы говорите, что ваш отец не признавал
