«гетто», эсэсовским бараком и украинскими бараками. Сообщения и распоряжения получает тот из нас, кого посылает Кляйнманн, якобы в туалет.
Толкотня у кухни в обеденный перерыв не такая большая, как обычно. Пока стою в очереди, я вижу, что некоторые пожимают друг другу руки. Перед моими глазами встает картина: на Йом Кипур в городке, где жили мои родители, евреи пожимают друг другу руки и желают счастья… Они приехали отовсюду, из окрестных деревень, издалека, и собрались вместе на большой праздник – день примирения.
Несмотря на жару, мы идем со своими мисками в барак, на нары. Мы хотим повидать Руди и поговорить с ним.
– Два ящика уже распределены… Это тридцать штук… В мастерских… Там, в нижнем туалете… У меня на голубятне, что сказал бы об этом Лялька-Франц… Еще пять карабинов… Да, только пять… У Курланда наверху есть пистолет… И еще бутылки с бензином. – Руди уже не в состоянии говорить связными предложениями. Да и никто из нас тоже. – Ребята… если кто-нибудь из вас… скажите тем, дома… – Руди берет нас, одного за другим, за руку, но Ганс отмахивается:
– Подожди до вечера, пока всё снова не отменят…
Внизу появляется худое лицо Давида. Он пришел, чтобы попрощаться. С нар напротив слышен напевный, ритмический, монотонный голос, перекрывающий шум барака. Давид хватает меня за руку: слышишь? Это – псалом царя Давида: «Если я пойду и долиною смертной тени, не боюсь зла, потому что Ты со мной»…
Роберт, уставший, сидит на своих одеялах. Опершись локтями о колени, он крутит головой в разные стороны, чтобы видеть всё происходящее в бараке.
«Один есть дом у нас – Треблинка…» Колонны маршируют после дневного построения и поют песню о Треблинке. Кляйнманн использует начало работы для сообщений, которые со стороны кажутся распоряжениями:
– Начало ровно в четыре часа. Мы должны позаботиться об охраннике около нас, о том, который у забора, и о том, что у ворот; и, само собой разумеется, о любом эсэсовце, который будет в это время находиться здесь. Карабины и всё, что стреляет, сразу же отдавать Йосику и Герцлю, они умеют с этим обращаться, они служили. Другого оружия, кроме того, что мы отнимем у них, у нас нет. Может быть, мы по лучим еще бутылку бензина сюда, на дровяной плац. Нужно поджечь сразу всё. Мы должны взять на себя эту сторону украинского барака. – Кляйнманн смотрит в направлении сторожевой вышки по ту сторону забора. – Ну, оттуда до нас довольно большое расстояние, но и его нельзя полностью упускать из виду.
Бригада «маскировки» начинает работу на дровяном плацу, мы ломаем ветки, рубим бревна и очищаем их от коры. Карл и я снова беремся за пилу. Единственным начальником на плацу остается Сухомел. В совершенно белой летней форме он катается по плацу на велосипеде. На небе ни облачка, куда ни глянь, везде сияющая синева неба, солнце палит безжалостно, так что всё на земле затихает и с трудом дышит.
– Кляйнманн, который час?
– Скоро два.
– А твои часы не врут?
Далеко впереди, там, где дорога ответвляется в направлении комендатуры, Люблинк подает знак поднятой рукой, при этом он делает вид, что вытирает рукавом пот с лица. Кляйнманн незаметно идет в сторону Люблинка и потом возвращается немного быстрее, но все еще контролируя себя, чтобы не привлечь к себе внимания:
– Слушайте внимательно. Всё начнется, как только они захотят отвести хоть кого-то в «лазарет» или еще как-то убить. Отныне ни один из нас не должен так умереть. Это означает, что и бутылки с бензином уже распределены. Интересно, сколько их спрятал Давид Брат наверху в «бараке А»? Он и еще пять-шесть человек остались там для уборки. У нас здесь до сих пор нет ни одной бутылки. По другую сторону украинского барака «картофельная бригада» закопала вместо картофеля несколько бутылок, распределив их по всей площади поля. А бутылок здесь всегда было очень много. Хуже обстоит дело с бумагой и спичками, они неизменно были в Треблинке дефицитом.
– Ты, – Кляйнманн обращается ко мне, – сейчас пойдешь наверх к бараку с досками и другим материалом. Сделай вид, что ищешь там еще одну пилу, а по дороге скажи Люблинку, что здесь всё в порядке.
Я иду по дорожке вдоль украинского барака, потом мимо «зооуголка». Оттуда мне машет Беда. Именно он навел такую красоту в зоопарке. Вокруг разбил маленький сад. Дорожки посыпал мелким, просеянным желтым песком, а не пепельно-серым. Крышу и столбы Беда обшил берестой. Вокруг всего сада он сделал такую же изгородь, а газон обложил разноцветными камнями. Ему всего восемнадцать. Он жил где-то в деревне под Прагой и учился на садовника. Его мать держала деревенский магазинчик. Отца у него не было. Когда мы приехали, мы вместе выходили из поезда и помогали друг другу нести багаж на плац для раздевания – он, я и его маменька, мама.
Мне достаточно кивнуть Люблинку головой, чтобы он понял, что у нас всё в порядке. Из голубятен на развилке дорожек от «зооуголка» в «гетто» и в эсэсовские бараки Руди уже должен был все вынести. Наверное, гранаты сейчас у него.
– Ой, ой, куда ты идешь, чего ты хочешь? – спрашивает меня Митек, когда я хочу пройти мимо входа на аппель-плац дальше наверх.
– Сказать, что у нас всё в порядке, а еще мне надо на плац-раздевалку.
– А, зо – а, вот как, – он показывает жестом себе за спину. – В сортир сейчас никому нельзя. Там готовят еще парочку подарков к Симхат Торе – к празднику Торы.
Я выхожу на пустынную вокзальную площадь. Неожиданно, на слепящем солнце, меня снова охватывает это странное чувство. Мне кажется, что я смотрю на происходящее откуда-то сверху, словно я к этому не имею никакого отношения; я – удивленный, завороженный зритель.
Это совсем другая площадь, чем была десять месяцев тому назад. Черная надпись на большой белой доске сообщают прибывающим, что это место называется «Треблинка-Обермайдан». Под ней прикреплены таблички поменьше с указателями:
«К поездам на Бялысток и Волковыск», «В душ». Еще несколько табличек с надписями находятся над слепыми окнами «барака А», по эту сторону перрона: «Выдача билетов», «Справочная». Наверху, на фронтоне светится огромный белый циферблат. Его стрелки всегда показывают шесть часов. Перед входом на плац для раздевания на задней стене гаража – ложная дверь с надписью «Дорожный мастер». Бесцветное покрытие дощатой стены «барака Б» блестит на солнце. На стене выделяется надпись «Отправка грузов». Тонкая полоска газона вдоль барака должна действовать умиротворяюще
