остановились на ночлег и спешились, разбившись на маленькие группы – каждая сгрудилась возле своего замерзшего танка. Я пустил по кругу свою серебряную фляжку, и холодный бренди согрел наши желудки. Сбившись в кучу, солдаты, которые весь день убивали немцев и стреляли в любого, кто говорит с акцентом, затянули «Stille Nacht, Heilige Nacht». Вдруг в небе над Бастонью, как Вифлеемская звезда, зажглась яркая точка. Это был немецкий самолет. Люфтваффе раздавало подарки 101-й дивизии. Мы грязно выругались и забрались в танки.
Рождественскую звезду увидели на трех дорогах, ведущих в Бастонь, три мудрых полковника, командующих тремя боевыми подразделениями и везущих в город подарки в виде консервов и снарядов. Все они двинулись в путь.
Моими танкистами командовал подполковник Абрамс. Своим видом он напоминал еврейского царя с сигарой. Он клялся, что в город мы войдем первыми.
Днем, после изнурительных боев мы взяли высоту. Бастонь лежала перед нами, от нее нас отделяли три тысячи ярдов и две тысячи немцев. Абрамс выстроил танки в шеренгу и приказал наступать. Он сказал солдатам, чтобы они ехали и стреляли, не останавливаясь даже для наводки, пока не доедут до города.
Маколифф, командующий 101-й дивизией, тот самый генерал, который в ответ на предложение немцев сдаться сказал: «Идите к черту!», оказался очень вежливым. «Рад видеть Вас, полковник», – приветствовал он Абрамса. И он не лукавил.
На черных, обуглившихся стенах заброшенного амбара белым мелом солдаты Маколиффа написали: «ЗДЕСЬ ЗАСТРЯЛ КИЛРОЙ».
XIV
Весна 1945 года
На заснеженных парижских полях американские солдаты кидались снежками в молодых француженок. Последнее немецкое наступление было отбито; последняя военная зима ожидала наступления последней весны.
Я ждал Пинки.
Элмер Лоуэр, хитрый начальник парижской редакции «Life», позвал меня к себе. У него было две адресованных мне телеграммы. Первая – из нью-йоркской редакции. В ней сообщалось, что я снял великолепную фотоисторию про Бастонь, и в награду могу выбрать любую из четырех американских армий и отправиться с ней на Берлин. Вторая была из лондонского офиса, от главного бухгалтера. В ней говорилось, что он уже давно отказался проводить по статье «расходы» мои карточные проигрыши, и теперь уж точно не станет оплачивать женскую форму военного корреспондента, счет за которую выставил мой портной.
У самого Элмера тоже были для меня интересные новости. Помимо четырех американских армий, уже находившихся на линии фронта, к наступлению на Берлин готовилась еще одна – 1-я союзническая воздушно-десантная армия. Ходили слухи, что война окончится с высадкой парашютистов прямо в Берлине. Армия возьмет с собой только трех военных корреспондентов: газетчика, радиокомментатора и фоторепортера. Пул военных фотографов ничего не имел против моей кандидатуры. Элмер сказал, что не может заставлять меня прыгать, но если эта идея мне нравится, то я могу остаться в Париже до начала десантирования.
Шестьдесят дней с Пинки и один день с парашютом – это была неплохая сделка. По крайней мере, до пятьдесят девятого дня включительно она меня устраивала. Я согласился выполнить это задание и послал в Лондон телеграмму с просьбой вычесть расходы на непредусмотрительного портного из моей зарплаты.
Следующая телеграмма из Лондона оказалась личным сообщением ДЛЯ меня: ДЛЯ КАПЫ ОТ ПИНКИ ОТЕЛЬ LANCASTER 15 ФЕВРАЛЯ. На тот момент я жил в «Scribe», гостинице для военных корреспондентов, но забронировал с 15 февраля два лучших номера в «Lancaster».
Мой день «D» пришел. Я подготовил на береговом плацдарме цветы и шампанское. Я ждал весь день. К ночи я понял, что нюхать цветы и пить шампанское мне придется в одиночестве. Этот смешной аттракцион мужественного ожидания повторялся с неизменным результатом изо дня в день. Двадцатого числа в редакцию пришла еще одна телеграмма для капы-отпинки: ОТКАЖИСЬ LANCASTER ЛОНДОН НЕ ПРИЕЗЖАЙ НИ КОЕМ СЛУЧАЕ ОБЪЯСНЮ ПОЗЖЕ. Я оплатил счет за цветы и шампанское и снова переехал в «Scribe».
Гастон отметил, что я не выгляжу счастливым. Он теперь наливал только отвратительный бренди, но оставался прекрасным и честным барменом. Я произнес речь о женщинах вообще и в частности. Гастон ответил просто: «Месье надо заняться спортом».
Образ одинокого мужчины, курящего трубку высоко в горах, пришелся мне по душе. Кроме того, я знал одну очень симпатичную француженку, которая буквально несколько дней назад уехала в альпийский городок Межев.
Я попрощался с Элмером Лоуэром. Признал, что сделка оказалась невыгодной, и сказал, чтобы он выслал мне телеграмму в Межев, когда я понадоблюсь. Следующий месяц я провел в борьбе со снегом, изучая французскую методику катания на лыжах. Я прекрасно спал в обнимку с бутылкой горячей воды.
Когда пришла телеграмма от Элмера, уже наступила весна. Теперь лыжникам надо было прыгать. Я к тому времени был уже достаточно загорелым и здоровым, чтобы струхнуть, но все-таки вернулся в Париж. От Пинки письма не было, и Гастон мне по этому поводу сказал: «Месье надо вернуться на войну». Он был прекрасно информированным барменом.
* * *
Началом конца великого воздушного десанта в Германии стала отправка во французских товарных вагонах времен Первой мировой со знаменитыми надписями «40 hommes et 8 chevaux». Американская 17-я воздушно-десантная дивизия погрузилась в длинные эшелоны, и двое суток нас катали туда-сюда по всей Франции. Это должно было сбить с толку вражеских шпионов. Спустя сорок восемь часов этих хитрых маневров генералы решили, что и солдаты, и немецкие шпионы достаточно устали, и мы прибыли в закрытый лагерь возле аэродрома, в шестидесяти милях от той точки, откуда мы выехали.
В лагере у нас было совсем немного времени на прочистку винтовок и мозгов перед десантированием. Накануне прыжка нас проинструктировали, сказав, что мы будем высаживаться вместе с английской воздушно-десантной дивизией по ту сторону Рейна, в самом сердце основной немецкой линии обороны.
Перед битвами древние гунны и греки приносили в жертву белых лошадей и прочих ценных животных. В тот день американские десантники принесли в жертву большую часть своих волос, сбрив их и оставив лишь индейские ирокезы. Они говорили, что предпочитают следующим вечером быть живыми и лысыми, чем мертвыми, но с шикарными шевелюрами. Я бриться не стал, но отчаянно хотел выпить. Прыжок с парашютом – лучшее лекарство от похмелья, и было бы обидно упустить шанс этим воспользоваться. Но вина не было. 17-я дивизия была лысой и непьющей.
Вечером прямо в центре аэродрома, покружив над ним, сел маленький самолет. Это прилетел майор Крис Скотт. 9-е транспортное соединение вновь везло нас на задание, а Крис вновь отвечал за новости. Он только что прилетел из Лондона
