В квартиру вошел абсолютно ничем не приметный парень и вручил мне пакет. Две тысячи баксов и два билета – один туда, другой обратно. Вылетать нужно было из Внуково через четыре часа, первым классом. Обалдеть, я ни разу не летал первым классом. Самое лучшее – экономом, или в общем отсеке с десантурой. А тут только одни билетики стоили полторы штуки. Идиоты, лучше бы мне наличными дали, я бы в грузовом отсеке полетел. Ну да фиг с ними. Тревожный чемоданчик был всегда готов, и, простившись с женой и детьми, оставив им самое ценное, что у меня на тот момент было (две тысячи баксов), я тронулся в путь. Прощание было радостным – я летел не на войну, летел почти на Родину, летел лечить, летел с комфортом. До аэропорта спал как убитый. В полудреме прошел VIP-контроль. Потусовался тридцать минут в VIP-зале, при этом треснув на халяву рюмку коньяка и практически продолжив спать на ходу. На посадку нас повезли в отдельном автобусике симпатичные и ласковые девушки. Если бы не постоянное желание сомкнуть глаза, я бы, конечно, искупался в гордости за себя, но сейчас мне хотелось только одного – спать. Спать, и ничего более. Как только я опустился в роскошное, широченное кожаное кресло и накрылся пледом, то моментально погрузился в сон. И был мой сон крепок. Все попытки стюардесс разбудить меня в полете для принятия напитков, поедания изысканного ужина или просто милой беседы были безуспешны.
Во сне родители повторяли: это еще не конец, мы ждем встречи с теми, кого встретили на своем пути.
Мне снился сон, странный сон: серо-коричневые тона, проблемы с машиной, и вдруг ощущение того, что мы умерли… Мы, это я – то ли маленький мальчик, то ли наблюдающий за маленьким мальчиком, мои родители и кто-то еще рядом. Явно близкий мне человек, я не видел его, но чувствовал его постоянное присутствие. Я поднялся на пригорок и увидел свой дом еще на стадии строительства. Зимний сад с еще не застекленными окнами. Мои родители (плавно превращающиеся в дедушку с бабушкой), сидящие в саду за круглым столиком в плетеных креслах, маленький мальчик (а может быть, и я) у кучи с песком и три букета подзасохших цветов… И я вспоминаю, что это букеты с наших похорон. Да, вокруг тихо, абсолютно, и нет птиц. Я осознаю, что умер. И родители мысленно говорят, что есть здесь не надо. И мальчик (или я в мальчике) говорит, что только иногда он чуть-чуть пьет. Я думаю – это конец. Но родители опять мысленно говорят мне: мы здесь в ожидании. Затем встречи с людьми, которых ты забыл, напоминание всего хорошего и плохого, как просмотр кинофильма. Отчет о твоей жизни. И только затем – определение твоего дальнейшего пути. И все это умиротворенно, не пафосно и в то же время торжественно.
Я проснулся только в Ташкенте, когда все пошли на выход из самолета. Ну, здравствуй, земля родная. Здравствуй, Средняя Азия. Здравствуй, Ташкент. Яркое солнце, летняя погода, тепло, исходящее от земли, запах полыни, нежное дуновение ветерка – именно так встречала вырастившая меня земля. Да, я не рос в Ташкенте, но в детстве я очень часто бывал в этом городе. Сейчас, в разрушенном Союзе, он был для меня как дорогой и близкий родственник. Я не был в родных краях целых десять лет. Волне сентиментальности не удалось накрыть меня полностью – серьезные люди в строгих костюмах повели меня на паспортный контроль. По пути я пересекся с парнями из ЦКБ, которых менял. Они смотрели как-то мимо меня. Речь их была быстра, невнятна, и они явно спешили свернуть разговор. Я ничего не понимал. И только в конце разговора они промямлили, что у клиента было две остановки сердца, но сейчас он несравненно лучше, и мне будет легче, чем им. И они, конечно же, уверены в благополучном исходе и желают мне всего хорошего. Прощаясь со мной, они посмотрели на меня с такой тоской, что мне стало не по себе. Как в старом фильме про обмен разведчиков на мосту, они поспешили в зал вылета, а меня повели на выход из аэропорта. Вспомнилась старая поговорка: «Жадность фраера погубит». Я ехал с серьезными парнями в громадном джипе неизвестно куда и не знал, вернусь ли обратно, – теперь это зависело от уже дважды умершего пациента. Я начинал понимать несравненную щедрость Николая Ивановича. Какой же я молодец, что взял деньги авансом и оставил дома. Рванули мимо «УЗ-ДЭУ» в сторону Казахстана. Ясно, верно, больной лежит в Южно-Казахстанской области.
За всю дорогу серьезные казахи в строгих костюмах не произнесли ни слова. Радио не играло, но и сон пропал напрочь. Через три часа приехали к входу областной больницы. На вывеске сохранились названия на русском языке. У входа стояло человек пять хмурых, тревожных казахов – от них веяло дорогим парфюмом, и, как и мои сопровождающие, они были в классных европейских костюмах. И это все среди убогости и вопиющей нищеты. Ну, что же, вперед, праздник кончился. Вот тебе и доллары, вот тебе и первый класс. Высокий казах представился:
– Джолдас. Я брат Серика. Десять дней назад Серик упал с крыши, и вот теперь мы все спасаем его. Доктор, мы вас проводим.
Говорил Джолдас спокойно, но с металлом в голосе. Зайдя в реанимацию, я почувствовал себя в подмосковной больничке, типа Клина или Серпухова. Старые машины ИВЛ, полное отсутствие мониторов и нормальной лаборатории, облезлые стены с зияющими дырами штукатурки, серые простыни на матрасах с пятнами застиранной мочи и крови. В реанимационных палатах – жара несусветная, и даже открытые окна не спасали. Наш пациент был не просто плох, он умирал. Серые кожные покровы, заостренные черты лица, дыхание рваное. Я нащупал пульс – он не просто был учащен, он еле поддавался подсчету в силу высокой частоты. А при измерении давления пульс поднялся и у меня – давления у парня было всего-то 60 на 0. В легких – какофония из различных хрипов. Мочи у парня не было уже двое суток. Я вспомнил тех двух козлов из ЦКБ, молодцы, вовремя слиняли.
