отсчитывал дни, пока твоя мать не вернется к этой реке, и мы снова сможем быть вместе, продолжая нашу историю с того места, где остановились.
Я сделал ей предложение на шалаше. Скорее, это было обещание. Мы были еще детьми, но я поклялся, что если она захочет продолжать встречаться со мной здесь, я всегда буду возвращаться к утиному шалашу ради нее.
— Если ты когда-нибудь будешь искать меня, — сказал я, — если ты когда-нибудь потеряешься, приходи сюда.
Приди и найди меня. Ты знаешь, где я буду.
И она всегда приходила.
Всегда.
Когда твоя мать была на третьем месяце беременности, она пропалывала огород, когда длинная тень упала на лужайку.
По реке шел лесной аист. Он был пятьдесят дюймов в высоту, а размах его крыльев был таким же, как расстояние между ее плечами. Его перья были ослепительно белыми, кроме черного хвоста.
Твоя мать наблюдала, как он приземлился на берегу, шагая по болоту с клювом, погруженным в воду. Резким движением шеи аист поднял клюв в воздух, с извивающейся рыбой во рту.
Твоя мать улыбнулась, наблюдая, как контуры рыбы скользят по его горлу. — Ты принес мне ребенка теперь?
Аист повернул голову к твоей матери, осмотрел лужайку, а затем расправил крылья и снова взлетел, уносясь прочь, прежде чем смог ответить.
Хлоп! Громовой удар пронесся по воздуху.
Шея аиста дернулась назад, крылья согнулись. Его тело замерло в воздухе, внезапно запутавшись и падая в воду. Птица упала, ее шея безвольно болталась на ветру, крылья подняты вверх.
Аист рухнул в воду.
Грейс услышала свист. Золотистый ретривер спрыгнул с утиного шалаша. Он поплыл к аисту, чье запутанное тело уже дрейфовало по поверхности, к тому моменту мертвое.
Когда я пошел искать ее, твоя мать сидела на шалаше. Она взяла наше каноэ, не сказав мне.
Что-то было не так. Я нырнул в воду и поплыл к ней, гребя так быстро, как только мог. Мои мышцы горели, но я не замедлялся. Мне нужно было добраться до нее.
Когда я приблизился, я увидел, что она прижала колени к груди.
— Грейс… что случилось?
Она не смотрела на меня. Сначала. Когда она все же подняла глаза, в них было столько горя, что я отшатнулся.
— Ребенок… — Остальное не дошло до ее губ, но я понял. Понял полностью. Нечего было сказать, ничего нельзя было сделать, кроме как сидеть и смотреть, как течет река, как прилив накатывает и отступает.
Это был ее первый выкидыш.
Я рассказываю эту историю совсем неправильно. Перескакиваю с места на место. Прости, Скайлер… Просто трудно понять, с чего начать. Ты где-то здесь, мне просто нужно продолжать копать.
Жили-были…
Был мальчик.
Жили-были…
Был ты, Скайлер.
Однажды…
Мне нужно заглянуть еще дальше? Корни твои уходят глубоко, сынок. Глубже, чем любое поколение.
Возможно, лучший способ рассказать твою историю, Скайлер, — начать с моей собственной…
Я никогда не знал своего отца. Твой дед был рыбаком. Как и большинство мужчин в этих краях. Как рассказывала мне моя мать, когда я был в твоем возрасте — если она вообще решалась говорить об этом человеке — мой отец был ловцом на собственном траулере. Он добывал сельдь из Чесапика, если это вообще можно было назвать жизнью. Он использовал двухсотфутовые нейлоновые сети, шириной с эту реку. Видя, как брюшки сельди извиваются и сверкают в этих сетях, можно подумать, что он добывает серебро.
Он выходил в море рано утром, до восхода солнца, и тянул сети. Его лодка возвращалась с сотнями сельдей, их тела, острые как лезвия, уложенные в бочки со льдом. Его команда сразу же принималась за чистку, выстраиваясь в линию на берегу. Один счищал чешую. Другой отрезал голову и хвост. Следующий вынимал соленое гнездо икры, оранжевой и совершенно прозрачной. Следующий удалял внутренности. Последний в цепочке смывал кровь и солил филе. Каждая сельдь отправлялась в бочку, пока та не заполнялась.
Мой отец приходил домой, пахнущий рассолом и кровью — пока однажды не перестал. Когда моя мать сказала ему, что он станет отцом, это было все, что он хотел услышать. Однажды утром он поднялся на борт своего траулера и больше не вернулся.
Возможно, я никогда не встречал своего биологического отца, но я точно знал каждого мужчину, который приходил и уходил из нашего дома. Мама вышла замуж за какого-то пятидесятнического громилу, которому я был не по душе. До него я не был знаком с ремнем, но могу сказать, что очень близко познакомился с его. Я помню серебряную пряжку с филигранными узорами. Прямо в центре был золотой крест, вручную раскрашенный черной окантовкой, закрепленный серебряными гвоздиками.
Он пытался спасти мою шестилетнюю душу, один удар за раз. Это для чего отцы? Для чего
