с падшей женщиной. Свидетелями были двое, все как положено.
Разумеется, событие невероятное. Родня сходила с ума от волнения: неужели обманула? Окрутила? Пообещала чего-то? Или шантажировала? Но Петр попытался успокоить семью – он сделал это по доброй воле, сам так решил! Дядя с мрачной решимостью пообещал Шмидту, что его карьера будет окончена. Морской офицер не мог жениться на падшей девушке.
Положение о браке для офицеров, принятое в 1873 году, гласило:
«Благопристойным брак может быть признан лишь в том случае, если невеста хорошо воспитана, безукоризненной нравственности и происхождения, не могущая уронить достоинство и положение жениха»[98].
Доменикия, как мы понимаем, под определение «безукоризненная нравственность» не подпадала никак. К слову, офицерам запрещалось заключать брак и с разведенными, а еще с актрисами, цыганками и дочерьми людей, занимавшихся неблаговидной деятельностью. Таковой могли признать склонность к карточной игре, нежелательным был бы союз с девушкой из семьи ростовщика… Нарушившего закон увольняли с воинской службы. Почему не уволили Петра Шмидта? Думается, что и в тот раз вмешался могущественный дядюшка.
Обстановка накалилась еще больше, когда родился ребенок. Мальчик, Евгений, издал первый крик три месяца спустя после венчания родителей. Это наводило на мысли, что, возможно, он и не был сыном лейтенанта Шмидта. Впрочем, записали его в документах так: Евгений Петрович Шмидт. Сын Петра Шмидта. А каково его происхождение – бог знает.
В семье царил раздор. От обширного инфаркта скончался отец Петра. Разумеется, сестры винили в том, что произошло, молодого Шмидта. Многие друзья отвернулись от него, считая, что запятнанная репутация офицера может каким-то образом затронуть их. Кто-то считал, что Петр просто сошел с ума (он всегда был излишне вспыльчив и экзальтирован). Другие не верили в искренность поступка и искали в нем какой-то подвох. Впрочем, и сам молодой человек не испытывал большого восторга от сделанного шага. Волнение довольно скоро улеглось. Оглянувшись, он обнаружил рядом с собой необразованную, грубую, вульгарную женщину, на руках у которой копошился кричащий ребенок.
– Что же, зря? – бормотал он.
От всей этой круговерти с Петром случился припадок, а потом нервная горячка. Он попал в московскую клинику для душевнобольных, а потом написал прошение об отставке. В звании лейтенанта 24 июня 1889 года Шмидт был уволен.
Диагноз звучал так: шизофрения с манией величия. Это был приговор, ведь принять на службу человека с подобным заболеванием рискнули бы немногие. Начались лихорадочные метания – Петр уехал на юг, потом побывал в Париже (без жены и ребенка). Полученное небольшое наследство позволило ему строить смелые планы и даже изучать воздухоплавание. Шмидт приобрел шар, который хотел запустить в Петербурге с коммерческой целью, но потерпел поражение и продал свою игрушку. Стало очевидно, что у него нет ни малейших навыков, кроме службы во флоте. Поэтому волей-неволей Петр направился к дяде.
Адмирал Шмидт любил племянника и снова постарался для него: молодого человека зачислили на крейсер «Князь Пожарский», впрочем, ненадолго. На борту он не сумел поладить с командой, бросил стулом в одного из офицеров, за что был списан на берег.
А жена?
Увы, путь достойной представительницы общества, жены морского офицера, показался ей скучным. Доменикия часто покидала дом и не являлось особенным секретом, чем она занималась. Как-то Шмидт вернулся и громко поругался с женой. Сын, ставший свидетелем разбирательств, стал заикаться. Впрочем, ребенку все равно явно лучше было с отцом, нежели с гулящей матерью. Вскоре супруги расстались, и Петр перебрался в Одессу, где встретил другую женщину. Это была Зинаида Ризберг, с которой его связали самые романтические отношения. Об этом эпизоде в жизни Шмидта говорит учитель из фильма «Доживем до понедельника» (его блестяще сыграл Вячеслав Тихонов): про то, что надо учиться любви у лейтенанта.
Да, сохранились письма влюбленных. Но жизнь оказалась намного сложнее и прозаичнее. У адмирала лопнуло терпение: помогать родственнику он больше не хотел. Петр посадил на мель пароход «Диана», куда его назначили благодаря дяде. Он получал взыскания там, где оказывался. Правильнее было бы уволиться. Карьера Шмидта закончилась.
А дальнейшее вы наверняка знаете – в ноябре 1905 года Петр стал одним из идейных вдохновителей бунта на «Очакове». Затем последовал арест. После вынесли приговор: расстрел. Удивительно, но в тяжелую минуту вновь объявилась Доменикия. Она даже направила прошение, умоляя спасти ее мужа и объясняя его поступки душевной болезнью. Однако 6 марта 1906 года Шмидт все же был расстрелян.
Доменикия умерла в 1912-м, а последняя любовь Петра в послереволюционные годы добилась для себя персональной пенсии, как «женщина героя революции». Она же получила квартиру в центре Москвы, выпустила мемуары и даже вошла в Союз писателей СССР.
Евгений Шмидт, сын лейтенанта, примкнул к Белому движению и позже переехал во Францию. В Париже он и умер в 1951 году. Разумеется, никаких других «детей лейтенанта Шмидта» никогда не существовало. Все попытки найти отпрысков Петра успехом не увенчались. Конечно, в смутную послереволюционную пору периодически возникали персонажи, выдававшие себя за умерших или не существующих людей (как это прекрасно описали Ильф и Петров в книге «Золотой теленок»).
Возможно, вам будет любопытно, как окончилась жизнь адмирала Шмидта, столь часто выступавшего в роли защитника и благодетеля Петра? Он умер в Ревеле, в 1909 году. Не подозревая, что имя его племянника станет настолько хорошо известно по всей бывшей Российской империи, что в его честь станут называть улицы…
Попытка спасти несчастную – убрать с улицы, позаботиться, разглядеть душу – на протяжении XIX столетия не раз овладевала умами людей. Один из самых ярких примеров, конечно же, Сонечка Мармеладова в «Преступлении и наказании». Девушка, которая пошла по «желтому билету», предстает не просто жертвой обстоятельств. Она – едва ли не самый чистый, светлый образ в романе. Немалую роль сыграла ее вера:
«– Так ты очень молишься богу-то, Соня? – спросил он ее. Соня молчала, он, стоя подле нее и ждал ответа.
– Что ж бы я без бога-то была? – быстро, энергически прошептала она, мельком вскинув на него вдруг засверкавшими глазами, и крепко стиснула рукой его руку»[99].
Будучи падшей женщиной, «великой грешницей», Соня, вне всякого сомнения, оказывается образчиком идеальной внутренней чистоты. О ней говорят, как об очень скромной и кроткой девушке, готовой отдать последнее ради спасения близких… Но Раскольникова она привлекает не этим – молодой человек находит в ней источник внутренних сил, стержень, опору, какой нет у него самого. Раскольников – безбожник, переступивший через заповедь «Не убий» – подле Сони воскрешается нравственно.
Сделать падшую женщину эталоном чистоты – поступок довольно неоднозначный для XIX века. И не одобряемый обществом. Известно, что похожая история, произошедшая с великим русским художником Алексеем Венециановым, обернулась для него трагедией.
Как известно, Алексей Гаврилович был помещиком и владел землями в Тверской губернии. Там же, в селе Дубровском, он написал для местного храма икону, на которой изобразил собственную крепостную, Машу. Девушка в образе Богородицы не понравилась местным жителям. Во-первых, все хорошо знали ее историю. Во-вторых, Венецианов работал в несвойственной для русского иконописца манере. Мать Христа оказалась слишком… земной женщиной!
«Крепостная Маша, – отмечала в 1931 году литературовед Алекандра Петровна Мюллер, – прекрасно сложенная, красивая женщина… позировала ему для “Туалета танцовщицы”, “Спящей девушки”, была одним из сельских развлечений художника»[100].
То, что у Венецианова есть любимые крепостные женщины, ни для кого не являлось секретом.
Машу выдали замуж за дворового в том же поместье (Алексей Гаврилович строго следил, чтобы девушки не уходили в чужие угодья), а летом 1839 года подарила мужу сына. Крестным стал Венецианов, крестной – его законная дочь. Младенец получил не самое распространенное в крестьянской среде имя – Модест. Впрочем, мы видели на примере Доменикии, что редкие имена иногда давали детям и бедняки.
Итак, Маша, крепостная Венецианова, его «натурка», как называли натурщиц в деревне, девушка совершенно не строгих нравов, вдруг оказалась… Богородицей? Это выглядело дико и невообразимо. По крайней мере в тверской глубинке. Итальянские мастера приучили свою публику, что красавица-куртизанка может изображать святую… Но русский обыватель принимать подобное не хотел.
Брат Маши знал, что сельские негодуют, грозятся сорвать лик
