черноволосый Шлёма, тоже из «маскировки». Перед нами возникает озерцо – мы прыгаем через частый кустарник на берегу прямо в воду и вскоре достигаем середины озера. Шлёма впереди, он уже приближается к берегу, когда там появляется фигура в черной форме охранника. Выстрел, крик. Я ныряю, не то плыву, не то ползу по илистому дну обратно к тому берегу, откуда мы прыгнули в воду. Там густые заросли, ветви выступают далеко над водой. Вода надо мной и вокруг меня кипит и пузырится от пуль. Натолкнувшись на берег, я быстро набираю воздуху и сразу же опять ныряю. Кто-то крепко вцепляется в меня: Карл хочет убедиться, что я в порядке.
Через несколько минут тишины я рискую высунуть голову из воды – до того я лишь успел сделать несколько быстрых вдохов. Карл тоже осматривается. Мы полностью скрыты в полутьме, за плотной завесой ивовых ветвей. У нас за спиной илистый берег, высокий и мягкий, так что мы можем устроиться сидя.
– Я уже думал, что он и в нас попал. – Мы объясняемся скорее взглядами, чем словами. – Теперь надо продержаться здесь, пока совсем не стемнеет.
Мы сидим в воде, только нос и рот над водой, и осторожно пальцами выкапываем ямку в берегу позади нас. Даже самой маленькой волны не должно быть видно из-за свисающих ивовых ветвей.
Издалека, со стороны Треблинки, слышен шум от дозорной машины, иногда – выстрелы. Вода теплая, дома сказали бы, «как парное молоко». Мы выбрали подходящее время для купания. Сквозь ветви просвечивает солнце, над водой грациозно скользит стрекоза.
С шоссе, со стороны Малкини, доносится гудение, потом – сверху, словно мотор завис прямо над нами. Разведывательный самолет? Окрестность наполняется голосами, криками, восклицаниями, слышны выстрелы. Сквозь голоса пробивается собачий лай. Голоса и лай приближаются – все ближе и ближе. Сейчас, сейчас они будут здесь, точно над нами. Нет, прошли мимо, удаляются. Тишина. Снова шум, теперь на противоположном берегу, какая-то машина. Судя по звукам, они грузят расстрелянных.
Солнце опускается к горизонту, мы слышим только тихий шорох насекомых. Жужжание усиливается, когда угасают последние лучи. Комары и мошки садятся на наши лица. Чем чаше мы опускаем головы в воду, тем большее их количество кидается на нас. Кожа на лбу набухает, кажется, она вот-вот лопнет, вокруг глаз, на щеках я чувствую укусы… Вода становится холоднее, да нет, она такая же теплая, просто мы уже шесть часов в воде. Мы уже не дрожим, мы трясемся от холода. Наши колени под водой стучат друг о друга.
Когда мы в полной темноте переплываем озеро и идем к другому берегу, небо у нас за спинами начинает светлеть, а когда выползаем на берег и оборачиваемся, видим огромное зарево пожара над Треблинкой – оно больше и другого цвета, чем во все предыдущие ночи, когда там сжигали людей.
ПО ПОЛЬШЕ. НЕМНОГО ВЛЕВО, НЕМНОГО ВПРАВО
Меня будит низко стоящее солнце. Я проспал целый день. А он, наверное, был таким же палящим, с синим, словно выутюженным небом, как вчерашний. Я лежу в кустах, удобно устроившись в постели из сжатой пшеницы, которую мы притащили сегодня утром откуда-то с поля. Карл рядом со мной еще спит. Он бос, сплошь покрыт засохшей кровью, царапинами, илом и грязью, да и я, надо думать, выгляжу так же. Если ночью мы шли в верном направлении, то теперь должны быть в нескольких километрах от Треблинки.
Когда вчера в темноте мы выползли на берег и увидели зарево над Треблинкой, всю нашу усталость и озноб как рукой сняло. Прежде всего – прочь, как можно дальше от пожарища. Снова и снова проваливались мы в болото, вытаскивали друг друга, при этом тянувший сам сваливался в воду, и мы старались подавить идиотский хохот, который все время нападал на нас.
Когда Буг остался уже далеко позади, мы сделали первую короткую остановку. Мы решили идти ночами к словацкой границе, куда-нибудь в Бескиды. Может, там мы сумеем спрятаться, а может, там есть и еще кто-то, за кем гонятся, или группы сопротивления. Значит, нам надо двигаться все время на юго-запад. Полярная звезда, Малая Медведица, Большая Медведица, горящая Треблинка – вот наши ориентиры, следуя которым мы должны пробираться по болотам, кустарникам, лесам и полям с высокими, еще не убранными посевами, стараясь выбирать кратчайшее расстояние. Иногда мы останавливаемся, всматриваемся в звезды и прикидываем:
– Посмотри-ка, нам не стоит сейчас взять немного вправо, а потом опять немного влево?
Зарево у нас за спиной становится меньше, бледнее, в сумерках оно серое. Карл просыпается, поднимает голову и, прищурившись, смотрит на меня:
– Ну что, сегодня без построения? Интересно, насколько они смягчат в докладах своему начальству всю эту историю с Треблинкой? Вероятно, их всех накажут за то, что такое могло произойти.
– Или они попытаются вообще всё скрыть, весь свой позор. А это означает, что чем дальше от Треблинки, тем меньше люди будут знать, а на большом расстоянии – и вовсе ничего. Не станут они докладывать.
– Может, они будут продолжать поиски только специальными командами.
– А возможно, и этого не станут делать. Кто сумеет проверить, скольких поймали и убили, а сколько действительно убежало? Спорим, наши бравые ребята из СС отправят донесение, что они схватили нас всех, что за пределами лагеря не осталось ни одного свидетеля, а следовательно, всё в полном порядке.
– Но это означает…
– Что мы совсем не из Треблинки, мы – совсем другие люди.
– Ну, и кто же мы?
– Этого я пока не знаю. Знаю только одно – за эту ночь мы должны уйти как можно дальше, а потом что-нибудь придумаем.
Карл осматривает свои босые ноги. Его сапоги завязли в илистом дне озера, когда охранник стрелял в нас. Мы не смогли отыскать их в темноте. Тогда Карл заявил, что будет идти по проклятой Польше босиком.
– Насколько я могу судить по кинофильмам, наше восстание не было особенно успешным. Мы только бросили пару ручных гранат и всё подожгли. После этого мы бросились врассыпную, а они стреляли в нас, как в тире на ярмарке.
– Штанда Лихтблау со своей цистерной бензина сделал, кажется, больше всех.
– Он всегда говорил, что не хочет уходить от своей жены и ребенка, которые «на той стороне». Собственно, это говорили все, кто был постарше, кого привезли вместе с семьями и кто все это организовал.
– Слушай, наверное, они и вправду решили, что сами не побегут, а освободят нас, кто помоложе. Иначе я не могу себе
