Б. Гребенщиков
1
Разок-другой я споткнулся. Ни звезды… Ни огонька. Я готов сдаться. Готов вернуться назад… Но где, в какой стороне мой старенький домишко?.. Куда теперь – не знаю… Вокруг чернильно черно. Говорят, нас (и заодно еще с десяток поселков) на время обесточил стратегический кабель. Тянут кабель неподалеку, так говорят.
Однако поселковский люд уверен, что причиной тьмы малаховские воры. Ловкие чужаки, они присмотрели наш поселок и грабят ночами себе в удовольствие. Им чем темнее, тем ловчее. Тьму спровоцировали… Тьму заказали… Малаховское ворье, их почерк! Они вырубают свет напрочь, капитально, и в каком-то изысканном месте… нам не найти! Днем солнце, вечерами – свечечки.
Боясь ворья, люди во тьме хочешь не хочешь стали настороже, напуганы. (Любителю побродить – сплошные неудобства.) Вот и сейчас я в темноте потерялся… Где я?.. Сад (чей?.. я-то думал Лидусин) я срезал неуверенным шагом… Диагональю меж яблонь… Прошел мимо цветника. (Там знакомо подванивало поздними Лидусиными пионами.) Вроде бы так…
Однако, едва я к веранде – ого!.. – слышу вдруг из тьмы сухой странноватый щелчок. Клац-клац.
И ведь узнал, узнал! – расслышал и, слава богу, узнал знакомый (по детству) звук-звучок провинциального тира. Слом-сгиб и клацающее распрямление жиденького ствола… Помню, а?.. Надо же, сколько воды (и сколько воздуха) утекло… Воздушное ружьишко… Воздушка!
И следом за клац-клац женский голос… Из запасной двери, что с веранды сразу на кухню. Голос:
– Уходи – выстрелю.
Конечно, дачница… Моя ошибка.
Я тотчас и довольно быстро отвечаю на ее голос – я ошибся во тьме… Ошибся! Извините. Конечно, уйду.
Но губы мои растягиваются в улыбке… Немного забавно. И смешно… Потому что старикан, оказывается, не боится далекого детства. Старикан, пропахав столько десятилетий, уже не верит, что крохотная мелкая пулька попадет, угодит ему из детства точно в глаз. Молчу… Губы в улыбке. Легкая зыбь детских переживаний… Взволнован звуком!
– Я заплутал… Извините, – повторяю я и поворачиваю, чтобы пройти назад, к калитке.
– Понимаю. Понимаю.
В ее двояком «понимаю» сочувствие к заблудившемуся. Но и (на всяк случай) небольшая насмешка сильного над слабым.
Ухожу. Дачница (удерживая дистанцию, не сближаясь) идет за мной. Храбренькая!.. Я ее не вижу, но слышу во тьме ее легкие шаги.
Калитка у них проста… Задвижка… Всего лишь.
Уже закрывая за собой, шутливо ее спрашиваю:
– Женщина с ружьем, а?
Но она строга – и шутка ее строга:
– Сюда вход только с ружьями. Не знали?
А когда я по-дружески замечаю ей, что я никакой не малаховец, а местный… и что вообще говоря ружьецо-то у нее детское, дерьмовое, – она язвит:
– Для дерьма и держим.
Куда теперь?.. Я стал посреди дороги, не зная во тьме, чьи дачи справа, чьи слева. Ни звезды… Ни огонька… Бог дал мне крепкое тело в старости, однако насчет ночной памяти он был, видно, не так щедр. Дырявая башка… Обычно я веду (машинально) счет: восьмой дом от проулка по левой стороне. Это если я, скажем, ночью от Петра Иваныча к Лидусе…
Но такого мрака никогда не было. И таких раздраженных вечерних окриков. (Когда ошибкой придешь не туда.) Угрозы… Собаки… Ходишь, как слепец!
